В победу верили даже в самое тяжелое время

Среди моряков случаев дезертирства не знаю; был один матрос, расстреляли его перед строем, а так моряки сами в бой рвались.

Связист канонерской лодки «Щорс» и шифровальщик штаба Краснознаменной ордена Ушакова первой степени Днепровской флотилии, 18 декабря 2009 г.

— Где и когда Вы родились? Расскажите о своем детстве.

— Родился я 13 января 1921 года в Киеве, где мой отец служил в армии. В Киеве мы прожили до 1929 года, когда отец уволился в запас, и мы переехали в г. Тульчин Винницкой области на Украине. В семье было пятеро детей, двое умерло, а я был младшим из оставшихся — на 10 лет младше своего брата. Жили мы хорошо, мать не работала, сидела с нами дома, голода в то время не помню. У нас был садик 12 соток, свой огород; сперва сеяли рожь и пшеницу за городом, но потом колхоз эту землю забрал. Огород, конечно, спасал: были запасы на зиму. Я окончил 10 классов, был активным юношей — увлекался спортивной гимнастикой. Турника у меня не было, так я приспособил кусок трубы на акации и делал склепку, крутил «солнце», и через всю жизнь эту любовь пронес. Начал учиться в педагогическом училище. Смешно вспоминать, почему пошел туда: мечтал стать летчиком, а они приобрели планер, я начал ходить туда и сделал несколько самостоятельных полетов — планер-то был одноместный. Сдавали нормы ГТО — мне гимнастика помогала, учились ездить на лошадях — лошадей предоставлял военкомат. В 1940 году я был призван в армию, всех направляли на сборный пункт в Киев; как-то мы узнали, что всех будут записывать во флот. Я, конечно, просился в летчики, говорил, что занимался на планере, но тогда не такое время было. Сказали, что в Киеве разберутся и запишут в летчики, но куда там, никого тогда не спрашивали — направили в Севастополь, на Черноморский флот.

— Как проходила подготовка в учебном отряде?

— На Черном море я попал в учебный отряд, там готовили по разным специальностям, а я попал в отделение связи, причем меня выбрали в специальный отряд — шифровальщиков. Кроме азбуки Морзе, учили флажковой, световой связи. Но когда начали обучать на шифровальщика, это все как-то отпало, для этого есть радисты. Когда начали обучение, конечно, провели беседу: сказали не болтать, держать язык за зубами, а так мы жили вместе со всеми, кто там разберет, связисты и связисты… Шифры других стран не изучали: это — работа контрразведки. В конце учебы листок рукописного текста шифровали за 10 минут, были шифровальные таблицы. Всегда и на фронте старались сообщения шифровать, а если был режим радиомолчания, тогда брали пакет и везли или несли сами. В самом начале войны мой знакомый Володя поехал с таким сообщением, и случайная бомба прямо на мосту его достала. Из вооружений изучали только винтовки. Были походы со стрельбами, патронов не экономили, даже боевые гранаты метали — все же мы до войны подготовку проходили.

— Расскажите, пожалуйста, как для Вас началась война.

— Война для нас началась неожиданно. Мы, конечно, знали, что немец по Европе шурует, но не думали, что на нас нападет. Собирались в увольнение, я тогда занимался в секции гимнастики и должен был идти на тренировку, но утром сыграли тревогу, приказали получить боезапас. Мы не понимали, зачем, а потом приехало начальство и объявило: началась война. Нас сразу направили на оборонные работы, копали траншеи, тогда же начали готовить штольни для подводных лодок — их было мало, лодки укрывать некуда было. Отбойный молоток я тогда здорово освоил. Мы делали над уровнем воды вход в тоннель, потом прорубали тоннель с выходом, а саперы потом бортики взрывали, и вода штольни заполняла. Кормили неплохо всегда в целом, кроме Сталинграда, пожалуй: там плохенько было. В конце 1941-го нас направили вместе с пехотной дивизией эшелонами в Москву, но там, видно, без нас справились, и нас направили в Царицын — в Сталинград. Там текла мирная жизнь, город красивейший. Мы занимались сопровождением грузов по Волге, в основном нефтепродукты. Немцы активно бомбили грузы, ставили мины. В начале войны они нахальными были: прямо над водой летели, ничего не боялись. Мины магнитные были, ложились на дно. Мы, конечно, с этим боролись (была специальная команда), размагничивали корабли, но насколько этого размагничивания хватит, никто не знал. Поэтому подрывались, конечно. После подрывов нефть разливалась, Волга горела — бороться с этим было нечем, поэтому просто ждали, пока прогорит. Самолетов наших мало видел, они медленные были, конечно, сбивали их. Но потом мы стали корабли вооружать — ставить пулеметы, орудия на гражданские суда. Это были, конечно, неприспособленные корабли, буксиры, обшитые жестью. Осколки их пробивали насквозь, но со временем они стали грозным оружием. Я служил на канонерской лодке «Щорс». Мы их маскировали — рубили деревья, укрывали борта, палубу; со стороны — плывет по реке островок. Бывало, самолеты нас не замечали. Старались, конечно, менять позицию почаще.

— Как вело себя гражданское население, что происходило в Сталинграде?

— Народ из Сталинграда не эвакуировали, а куда их везти? 23 августа, когда Сталинград подвергся одной из самых страшных бомбардировок, население бросилось к набережной. Тогда все бросились к реке, давка была страшная, люди лезли по сходням, многих сталкивали в воду. Мы все это видели — мы сами ждали отправки на восточный берег. Капитан катера, принимавшего беженцев, кричал в рупор: «Принимаем детей и женщин, остальные — потом», а на берегу были мужчины в гражданском. В этот момент один военный, вроде офицер, побежал по сходням на катер; капитан ему орет про женщин и детей, а тот бежит вперед, какой-то чемоданчик в руке… Ну, капитан достал револьвер и убил его, тот в воду свалился. После этого мужчин на пристани стало меньше, а мы говорили: «Вот, молодец командир, так и надо!»

— Какая стояла задача перед флотилией?

— Канонерские лодки и другие суда перевозили людей, оружие, провиант. Все под огнем, разницы не было, что днем, что ночью; город горел, осветительные ракеты над Волгой висели все время. Мы базировались на восточном берегу, наши корабли заходили в притоки Волги, оттуда вели огонь, постоянно приходилось перемещаться, выполняя приказы командования. Отряды НВКД работали, но с катеров уже куда убежишь? А как до нас пополнения доводили, не знаю. С оружием особенно вначале тяжело было; бывало, переправляли и безоружных солдат на тот берег, командиры говорили, что там оружия достаточно. Норма снарядов тоже была, старались бить наверняка. Среди моряков случаев дезертирства не знаю; был один матрос, расстреляли его перед строем, а так моряки сами в бой рвались.

— Всегда ли верили в победу, или были сомнения?

— В победу в основном верили даже в самое тяжелое время, но были нытики, кто-то не верил, были сомнения. Уже в конце битвы у нас появились женские команды на тральщиках — полностью женщины, не хватало людей.

— Возвращаясь к военному времени: расскажите, пожалуйста, как и когда, при каких обстоятельствах Вы впервые увидели пленных немцев, и каково было Ваше отношение к ним?

— Пленных в большом количестве мы увидели после капитуляции армии Паулюса. Они на вид были… страшно на них смотреть, все замотанные в тряпки. Они до чего дошли — плели себе сапоги из соломы. Жалости не было, было непонимание: зачем пришли? Колонны шли, кто-то из них падал, машины их собирали. Куда увозили, не знаю… а кормить их чем? Своих кормить нечем. Те, кто сдались пораньше, лучше себя чувствовали, работали у нас в тылу.

— Как дальше сложилась Ваша военная судьба?

— После завершения разгрома немцев под Сталинградом тральщики остались на местах, канонерские лодки направлялись на север и в Каспийское море, а я в составе группы из 12 сотрудников штаба был направлен разведывать место для спуска бронекатеров на Днепр. Штук 50 бронекатеров были переправлены по железной дороге и помогали доставлять десанты и осуществлять снабжение в боях за Белоруссию вплоть до Бреста, Польшу, а потом — и в самой Германии. Корабли нашей флотилии участвовали в форсировании Одера. На бронекатерах были башни от танков, даже реактивные установки «Катюша» на них ставили — нас ценили.

— Как складывались отношения с местным населением на освобожденных территориях?

— Местное население нас принимало по-разному. До Бреста нас встречали со слезами на глазах, кто-то из местных родные места освобождал, так их просто на руках носили. В Польше половина радовались, а половина смотрели с неприязнью. В спину не стреляли, но поодиночке ходить было запрещено. В Германии все организовано было — сдались так сдались; очень многие ушли с отступающими немцами. Все говорили: «Гитлер капут!», но некоторые искренне, а другие — не очень. Хотя многие немцы у нас в тылу в штабе работали. Случаев мщения со стороны наших солдат я лично не видел. Дома стояли пустые, мы, конечно, в дома заходили, что-то брали… Очень у них аккуратно все, это понравилось очень.

— Чем занимались после войны?

— После войны я поступил в военную академию им. Фрунзе, где готовили специалистов по физподготовке для армии, всю жизнь работал, учил молодежь.