Как монетаристы клевещут на труд: о теории «ленивых» русских

Академик ЕврАПИ Авагян — о «низкой» и «высокой» производительности труда.

Снова и снова возвращаемся мы к критике теории о «ленивых русских», которые имеют низкую производительность труда. Эта теория — осиное гнездо-рассадник геноцидных технологий, «печалемора» — провоцирующей суицидальные настроения крайней и крайне застойной бедности.

Русское (и взяв шире — евразийских народов) несчастье стараются свалить на русскую же голову, сделал русских той гоголевской «унтер-офицерской вдовой», что «сама себя высекла».

Настоящая статья посвящена критике натуральных методов оценки производительности труда. На первый взгляд, натуральный метод оценки производительности труда выгодно отличается своей объективностью и вещественной фактичностью от совершенно проституированного стоимостного метода оценки производительности труда.

По этому методу объем вырабатываемой продукции и показатели производительности труда вычисляются в натуральных единицах — тоннах, кубических метрах, метрах, штуках и т.п.. В угольной промышленности, например, выработка определяется в тоннах, в газовой промышленности — в кубических метрах, в лесопильной — в плотных кубометрах древесины.

В чем же подвох?

В свое время я писал по долгу службы для правительства советской ещё Армении анализ — почему дорожники так отчаянно уклоняются от починки дорожного полотна, укладки заплаток на колдобинах, и постоянно лоббируют прокладку новых дорог. Я раскрыл со всей неопровержимостью, что принятая в АрмССР система оценки производительности труда делает наложение заплаток крайне невыгодным делом: площадь асфальтных работ оказывается невелика, а возни очень много. Другое дело — прокладка нового полотна: тут тебе показатели производительности труда отличные, площадь большая. По советской методике получалось, что производительность труда у тех, кто прокладывает новое шоссе значительно выше, чем у тех, кто чинит старое. В том числе и из-за этого (я не сбрасываю и фактор эрозии климата, но то другой разговор) советские дороги были все в выбоинах и дырах.

Когда мы говорим о НАТУРАЛЬНОЙ оценке производительности труда, то давайте помнить: я советский хозяйственник, и я эту систему испытал всю на своей шкуре. В чем её порочность, как методики, пришедшей в СССР вместе с реформами Либермана?

Она подменяет смысл труда его механическим объемом. Она расчленяет системную эффективность единого хозяйственно-производственного комплекса, и подменяет её условной «эффективностью» отдельного элемента в неразделимой «по жизни» схеме ОБЩЕГО РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА. В этом смысле натуральная оценка производительности труда засчитала бы высшую эффективность размножения РАКОВОЙ КЛЕТКЕ, потому что именно раковая клетка делится и размножается (убивая целостный организм метастазами) быстрее всех других. Формально она — лидер производства новой биомассы тела!!!

Приведу развернутую цитату из выдающегося экономиста наших дней Андрея Паршева из его блестящей книги-манифеста «Почему Россия не Америка?». О ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТИ ТРУДА Паршев пишет очень трезво, как практик: «Признаюсь — я отношусь к этому понятию без должного пиетета (уважения). Я не очень доверяю принятым оценкам и методам измерения этой величины.

Возможно, дело в личном опыте. Я работал на сборочном конвейере — это тяжелый труд, дальше интенсифицировать его уже некуда. Когда для того, чтобы, извините, сбегать на пять минут в туалет, надо посвистеть мастеру — мысль о том, что у американцев производительность труда в десятки раз выше — как-то отвергается сознанием.

И не рассказывайте друг другу, ради Бога, о роботизированных линиях. Я, конечно, не большой специалист, хотя писал диплом как раз по специальности «Роботы и манипуляторы», но знаю, что единственный роботизированный цех сборки кузовов фирмы «Ниссан» так и остался единственным в Японии, для съемок фильмов и показа президентам и премьер-министрам слаборазвитых стран.

Японцы обнаружили, что корейцы и узбеки гораздо лучше, дешевле и надежнее роботов. У роботов масса ограничений при их использовании, и, если учесть затраты на изготовление самих роботов, то производительность труда поднимается ими не так уж сильно. Не подумайте, что я хулю саму идею автоматизации, но польза роботов и автоматов заметна не всегда и лишь в действительно массовых производствах, когда продукция идет не тысячами, а миллионами единиц. А на Западе нет таких массовых производств, какие были у нас.

Не могу не рассказать одну историю: один мой знакомый как-то поехал в командировку в Японию, на неделю, и прожил там из-за своей дотошности три лишних месяца. Мы заказали там какой-то уникальный испытательный стенд, и этот инженер ездил его принимать. Оказалось, и японцы могут смухлевать — пытались сдать стенд с отступлениями от согласованных характеристик. Пока они устраняли замеченные недостатки, у инженера было время поболтаться по заводу. По его наблюдениям, настоящие, не показные производства в Японии ничем не отличаются от наших, особенно если к лицам не приглядываться. И бардак встречается, и грязь, и одеты рабочие так же,…. Кстати, есть и стенды передовиков производства. В общем, не так уж сильно мы от них отличаемся.

Вернемся к «производительности труда». Почему мы о ней не говорим в этой книге? Потому что производительность труда в конкретном производстве — это расход рабочей силы на производство единицы продукции, то есть издержки лишь одного фактора производства, лишь одного ресурса. Но ресурсов-то много!»

А.Паршев не занимался специально темой производительности труда и её эконометрии,и потому ограничился только самой общей критикой принятых методов.

Д.С.Львов — академик, руководитель Секции экономики Отделения общественных наук РАН, изучал тему боле предметно, и сделал выводы, к которым обязательно придет любой честный исследователь этой темы.

«Столь низкую долю заработной платы в ВВП обычно объясняют нашей более низкой, по отношению к странам Запада, производительностью труда» — писал покойный Львов. И продолжал: «Действительно, в советские годы мы традиционно отставали от них по этому показателю. Теперь, после десяти лет экономических реформ, наше отставание не только не сократилось, но увеличилось. Значит, вроде бы появились дополнительные основания для оправдания еще более низкого уровня заработной платы. В действительности это не так. Дело в том, что если по производительности труда мы отстаем от тех же США в 5-6 раз, то по уровню заработной платы в 10 и более раз».

Здесь некоторая слабость позиции академика Львова, на которую я указывал ему в ходе наших встреч, заключается в том, что он НЕКРИТИЧЕСКИ принял американские данные. Дело в том (оцените юмор ситуации, читатель!), что о производительности труда российского рабочего мы знаем по американским и европейским замерам (они у нас все вдоль и поперек излазили). О производительности же труда американского рабочего мы знаем… тоже по американским источникам. Никто из наших их детально и методично не проверял — мы приняли их в готовом виде и стали сравнивать эту самовлюбленную пропаганду с собственными реальными результатами труда.

Однако не будем отвлекаться на это, и проследуем далее за логикой академика Львова, приняв американскую пропаганду о «сверхтрудолюбивом дяде Сэме» как святую истину. Даже и в этом случае — цитирую Львова:

«Наша заработная плата является низкой не вообще, а недопустимо низкой по отношению к нашей низкой производительности труда. Поэтому постоянными ссылками на низкую производительность никак нельзя оправдать столь низкий уровень оплаты труда.

Еще в советское время был выдвинут тезис о том, что мы, дескать, плохо живем, потому что плохо работаем. На самом деле, мы плохо работаем, потому что плохо живем.

На один доллар часовой заработной платы среднестатистический российский работник производит примерно в 3 раза больший ВВП, чем аналогичный американский. Такой высокой эксплуатации наемного труда не знает ни одна развитая экономика мира. За годы реформ реальная заработная плата снизилась почти в 2.5 раза, а среднедушевой доход — в 2 раза».

После того, как я начал разоблачать мифологию монетаристов в области производительности труда, мне многие пишут. Процитирую одно письмо-комментарий от адресата maksav, (пришло 19.03.2011):

«Когда я копаю лопатой, то не обгоню тебя — на экскаваторе. А тут ещё оказывается у меня производительность плохая и поэтому мою лопату нужно приватизировать . После приватизации новый хозяин лопаты продаёт черенок на дрова, а штык на металлолом, т.к. содержание рабочего с лопатой нерентабельно из-за низкой производительности.
В итоге уже никому не интересно какую яму копали. А рабочему говорят это всё из-за того, что за бугом копают быстрее. А то, что они на экскаваторе уже не важно».

В принципе, человек мыслит в правильном направлении, но эти тезисы нуждаются в некоторой корректировке.

Вы, наверно, вслед за maksavом, спрашиваете: может ли человек, копающий лопатой, догнать экскаваторщика по производительности труда? Может, и легко. Если человек лопатой выкапывает клад; и/или если экскаваторщик бессмысленно перекладывает грунт из пустого в порожнее и обратно. В этом случае эффективность (от которой и пошли спекуляции на тему производительности) труда у ручного землекопа будет выше экскаватора во много раз.

Труд глупо — попросту ГЛУПО — измерять труд в каких-то единицах, оторванных от общей целесообразности системы. Экскаваторщик на археологическом раскопе или у палеонтологов — со всей его высокой выработкой — не трудящийся, а вредитель.

Но как тогда не у монетаристов, а у нормальных людей?

Оплачивается СМЫСЛ труда, а не ОБЪЕМ. Никто, даже самый богатый, не в состоянии оплатить все объемы БЕССМЫСЛЕННОГО труда. Почему? Потому что бессмысленный труд не только не обогащает общество, но и в прямом смысле разоряет его.

И потому все разговоры об ОБЪЕМАХ труда, оторванных от его смысла — бредовы. Труд нельзя измерять в тоннах выкопанного грунта или метрах подъема груза. Потому что нужно твердо знать — ЗАЧЕМ выкапывали грунт и КУДА, С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ поднимали груз.

Например, эффективность перекачки нефти насосами значительно выше, чем перекачка воды, и вовсе не потому, что у нефти другая вязкость, а совсем по иным причинам. Здесь литрами и галлонами абстрактными выработку не сопоставить — хотя системы выкачки могут быть высокой степени подобия.

Но тут мы приходим к главному камню преткновения для рыночников. Почему они не признают эти очевидные вещи, и продолжают упрямо вычислять производительность труда тоннами, метрами или упаковками в час на человека? Потому что смысл труда можно определить только через его соответствие ПЛАНУ. Производительность труда высока не у тех, кто копает быстро, а у тех, кто копает в нужном месте и в нужное время. Только эти последние и производят богатство общества, тогда как другие разоряют общество — переводят сырьё, портят ландшафт, загрязняют природу и упускают в никуда невозвратные человекочасы труда, уходящие, как вода в песок.

Но ведь рыночник бежит от слова ПЛАН как черт от ладана. Если же мы примем его картину экономики — бессмысленно, методом проб и ошибок бредущую из ниоткуда в никуда, добивающуюся результатов вслепую, как случайный и побочный результат сталкивающихся алчностей эгоистов? В этом случае ПЛАН, конечно же, отпадает, и ему на смену приходит множество пЛАНОВ, даже сказать конкретнее — планчиков — обласканных властью, печатающей деньги фаворитов. Эти фавориты, держа в руках свежеотпечатанную пачку наличности, и будут решать (в картине мира рыночников) — какой труд признать полезным, а какой бесполезным.

Но это является крахом претендовавшей на строгость и объективность НАТУРАЛЬНОЙ системы измерений производительности труда ( в тонночсах, метрочасах, штукочасах и т.п.). Она сведет всю натуральную систему к совершенно дегенеративной СТОИМОСТНОЙ оценке производительности труда.

В стоимостной же методе оценке вообще меняются местами причина и следствие: не оплата рассчитывается по производительности труда, а наоборот — производительность слепо принимается по произвольно назначенной оплате труда.