«Русский — это тот, кто любит березы»

Она просто не отводит своих глаз. Никакого взгляда в сторону зала, никакого непроизвольного движения зрачков вверх или вниз на плоскость стола. Ольга Грязнова смотрит прямо в глаза своему собеседнику, и этот взгляд кажется непривычно долгим и слегка раздражающим.

Он вполне может стать своего рода испытанием — просидеть два часа в расположенном в берлинском районе Кройцберг кафе под названием Gipfeltreffen и все время находиться в фокусе этого взгляда, этой фиксирующей энергии. Она не отводит взгляда даже тогда, когда берет в руку чашку горячего капучино, сдувает с него молочную пену и делает глоток.

А разве она не должна быть еще более нервозной, еще более возбужденной в эти дни? Ольге Грязновой 27 лет. Через пару недель выходит ее первый роман под названием «Русский – этот тот, кто любит березы», и через пару недель она будет знать, что думает о нем критика и как реагируют на него читатели. А в этот день, в начале февраля, поступают первые просьбы относительно интервью, и молодая писательница делает первые шаги на публичной сцене. На самом деле есть от чего прийти в возбужденное состояние и быть немного взволнованной, когда речь заходит о так называемой надежде современной немецкой литературы? «Я дико волнуюсь, дико», — говорит Ольга. Она часто отвечает такими компактными, бескомпромиссными фразами. «В моей семье религия не играет никакой роли, абсолютно никакой» — «В кругу моих друзей нет никаких различий между евреями и неевреями, мусульманами и христианами, совершенно никаких» — «С самого моего рождения я чувствую себя еврейкой, насколько это вообще возможно» — «Существующий режим в Азербайджане был и остается коррумпированным, полностью коррумпированным». И не ясно, где в этих предложениях кончается главное содержание и проявляется чистое нетерпение. Ясно только, что Ольга Грязнова, находясь в нервном состоянии, не растворяется в многословности, а только прибавляет в ясности – ее взгляд становится еще более интенсивным, а ее слова еще более нервными. Может быть, эта реакция неожиданна еще и потому, что рассчитываешь увидеть за этими мягкими и слегка девическими чертами лица что-то другое. Скорее, какое-то мечтательное создание, а не столь внимательного и сосредоточенного человека.

Она сама понимает, что говорит быстро, то есть быстрее, чем обычно это делают сами немцы – «так говорят и другие люди». Она вообще не делает никаких пауз между отдельными словами, а ее предложения в неком акустическом единстве летают над столом. Это привычка, которая обнаруживается у многих людей, у которых второй язык настраивается на частоту родного языка. В случае Ольги Грязновой это русский язык, поскольку она родом из Баку — столицы Азербайджана. Ей было 11 лет, когда ее родители (отец — юрист, мать – преподаватель игры на фортепьяно) бросили квартиру, работу, отказались от всего, продали мебель, простились с родственниками и с двумя детьми эмигрировали в Германию. Через два дня после приезда в центр приема иммигрантов в Фридберге Ольга Грязнова уже сидела в одном из классов немецкой школы и слушала урок, в котором она ни слова не понимала. Спустя год она уже бегло говорила по-немецки. Через 14 лет она начала работу над романом, который продолжает ряд произведений мигрантов на немецком языке, в который входят также произведения Севги Эцдамара (Sevgi Oezdamar) и Мелинды Надж Абоньи (Melinda Nadj Abonji). Их многообразие уже давно заслуживает названия традиции, и, возможно, именно с этими людьми и связано будущее немецкой литературы. Роман «Русский – это тот, кто любит березы» не спутаешь ни с каким другим – у него радикально антифольклорный и лишенный слезливой сентиментальности голос. Это голос, в котором больше слышится упрямство, чем печаль, хотя в нем рассказывается бесконечно печальная история. После чтения этой книги можно сделать вывод о том, что мир Ольги Грязновой не отличается особой сонливостью. Уже давно в Германии не было столь сосредоточенного на современной действительности и столь оригинального в литературном отношении дебюта.

Уже первое предложение романа вырывает его героиню Машу Коган из сна: «Я не хотела, чтобы начинался этот день. Я хотела еще лежать и продолжать спать, но…» Но внешний мир уже в следующей строчке становится весьма заметным. «Через широко открытое окно в нашу спальню ворвался голос зеленщика и громыханье трамвая». Это только начало. В этом романе все куда-то врывается, врываются даже шумовые кулисы современности и недавнего прошлого. Не знающий конца ближневосточный конфликт. Постсоветские гражданские войны, и в первую очередь варварское противоборство между армянами и азербайджанцами в Нагорном Карабахе. Трущиеся поверхности мигрантской идентичности. Безродность и темпы получения опыта молодым поколением, ни слова о глобализации из экономических новостей, только повседневная жизнь.

И очень много острых тем. В результате мог бы получиться пестрый и немного невероятный тематический роман – если бы ни Маша Коган, которая все может связать – историями из своей жизни, а также своим характером. Маша Коган должна была быть придумана для немецкой литературы. Во-первых, потому что она представляет новое поколение. Во-вторых, потому, что она сумасбродно противоречивая и трагикомичная баба. Излишне независимая и жадно относящаяся к жизни, быстро влюбляется — в женщин и мужчин, — быстро скрывается от людей, движима честолюбием и погрязшая в равнодушии. Она постоянно ищет плечо, на которое она могла бы опереться. Но как только находит, сразу же исчезает. Однако для действия романа другое напряженное отношение имеет решающее значение для человека, от лица которого ведется повествование, — отношение между отчаянием и жизненной энергией. Маша Коган своими корнями уходит в историю страдающих литературных героев, но одновременно она раскрывается в истории сопротивления. Она еще ребенком переживает травму, полученную в результате войны, она в непосредственной близости становится свидетелем кровавой резни и погромов, она видит жестокие сцены, которые она не оставляет на протяжении всего романа и актуализирует их ужасным образом, когда ее друг Элиас умирает от раны, полученной во время игры в футбол. Для того, чтобы как-то пережить эту смерть, она убегает из Франкфурта в Тель-Авив. Но эти картины возникают и там. Тем не менее Маша Коган не превращается в романе в жертву истории – она становится борцом за право на современность и на будущее. Ее амбициозную профессиональную цель – работать переводчицей в Организации Объединенных Наций – следует воспринимать как метафору грядущего мира.

Несмотря на некоторые биографические элементы – возраст, еврейское происхождение, рождение в Азербайджане, — не следует отождествлять Машу Коган с Ольгой Грязновой и не надо путать с ней героиню романа. Ольга Грязнова не покинула Кавказ и не переселилась в Центральную Европу как ребенок, получивший травму в результате войны. Она принадлежит к контингенту еврейских беженцев. Она сама говорит на трех языках, а ее героиня — на пяти. Однако можно причислить космополитические воззрения Маши Коган и естественную для нее мультиэтническую среду к сознанию молодого поколения, которое как раз сейчас занимается тем, что определяет сознание немецкой литературы. Фигуры, обрамляющие историю Маши Коган, имеют такие имена: Джем (немецкий турок), Сами (ливанец, приехавший во Франкфурт из Соединенных Штатов), Таль (израильтянка), Исмаил (палестинец). Они нигде не чувствуют себя чужими, но и нигде по-настоящему не укоренились, и они перемещаются так, как будто Париж, Франкфурт, Бейрут, Тель-Авив и Нью-Йорк связаны вращающейся дверью, и иногда они говорят друг с другом так, как будто они перелистывают страницы заграничного паспорта. «Я родилась в Азербайджане, говорю я. – Это далеко. – Совсем не так далеко. – Но ведь это мусульманское государство. Ты мусульманка? – Нет. – Христианка?» Она находится в высокой степени бодрствования, она политически присутствует, готова действовать. Ее мощный энергетический потенциал осязаем, но чувствуется также отсутствие большой идеи, в которую могла бы воплотиться эта энергия.

Кое-что из музыкального сопровождения дебюта Ольги Грязновой напоминает Юдит Герман (Judith Hermann), а точнее ореол ее дебюта. Молодая и — не следует совершенно это забывать – достаточно фотогеничная и пока не известная дебютантка сразу же смогла задеть чувствительный нерв поколения. Так было в 1998 году, когда был опубликован сборник рассказов «Летний домик, позже» и появился берлинский литературный персонал, который жил как будто на другой стороне луны и который курил, ждал, немного говорил, немного любил, но в общем и целом занимался только самим собой. Это было пятнадцать лет назад. Если от романа Ольги Грязновой смотреть назад на эти рассказы, то создается впечатление – это не является оценкой литературной критики, — что как будто прошло целых полстолетия. Сравнение обеих этих книг шокирующим образом позволяет почувствовать то, что раньше было лишь на когнититвном уровне: мы действительно живем в новом веке. Мы усвоили состояние повышенной готовности. Мы больше не можем рассказывать о людях, которые курят и ждут, а также немного наслаждаются своей меланхолией. Наэлектризованное, возбужденное настроение, характерное для повествования Ольги Грязновой, является настроением прошедших десяти лет, начавшихся 11 сентября (2001 года) вместе с террористическими актами в Мадриде и Лондоне, вместе со второй иракской и афганской войной. Все это не появляется эпизодами в ее романе, но находится в подсознании. Только это и позволяет литературе правильно реагировать на происходящие события.

Совсем не просто вместе с Ольгой Грязновой вспоминать о том, чем она занималась после окончания школы в 2005 году. В настоящее время она изучает в Берлине историю танца и живет одна в квартире, расположенной в берлинском районе Кройцберг. Год назад она проходила практику в Тель-Авиве в фонде Розы Люксембург. Или это было в 2010 году? «Я думаю, что это было все же в 2011 году, а Лейпциг был раньше, и это было в 2010 году». Лейпциг означает обучение в тамошнем Литературном институте, которое началось в 2007 году. В промежутке между этим Ольга один семестр проучилась в Литературном институте в Москве и в Варшаве и еще успела один семестр позаниматься в берлинском Университете искусств, где она изучала, как надо писать для театра, в результате чего и были написаны несколько пьес. Это когда было? «Я думаю, что тоже в 2010 году». А когда был Геттинген? Два семестра в 2006 году были посвящены истории искусств, а также изучению полонистики, пока Ольга Грязнова не потеряла к этому интереса. Затем она занималась поисками в интернете и нашла Литературный институт в Лейпциге, подала туда заявление и написала первые страницы прозы. Предположение о том, что большой талант столкнулся здесь с нетерпением, вполне может оказаться верным.

За окнами кафе Gipfeltreffen стало уже темно, и Ольга Грязнова предлагает заглянуть еще в расположенный за углом иранский ресторан. Иранская кухня очень похожа на азербайджанскую. Требуется немного времени для понимания того, что рефлексы знания географии в Германии слишком слабы в сравнении с Передней Азией. Конечно, она собирается поехать в мае в Баку, где будет проходить конкурс песни. Музыка, естественно, «хлам, полный хлам». Но она туда поедет, и не из-за музыки, а из-за города, из-за людей, из-за всех этих сумасшедших событий. Она просто хочет оказаться там, на улицах города. С открытыми глазами.