Пустынька: Рассказ гимназиста

– Так тихо, там святой источник. Осторожно спускаемся, умываем руки, лицо, голову. Мятный крем убивает запах табака напрочь. Польешь мне на волосы? Кстати, обратно тоже пойдем врозь. Ты по тропинке, а я по оврагу, через лес, – шепотом говорит мне гимназист Свято-Алексеевской пустыни.

Если взрослые учуют запах сигарет, то немедленно встанет вопрос о наказании. Кадета могут отправить домой, взять с родителей штраф. Раньше могли просто высечь, но, после самоубийства одного мальчика, порку заменили денежным штрафом. Вот и приходится кому-то порой мыть голову ночью, на морозе.

От Москвы до Свято-Алексеевской – два часа езды и пять минут от последних домов села Новоалексеевка Ярославской области. До революции пустынь была женским монастырем. В 90-е её отстроили из руин и решили использовать по-новому. Теперь здесь кадетский корпус, гимназия, палеонтологический и археологический музеи, сиротский приют – и всё при храме.

Гимназист Антон провожает меня до дома настоятеля: я хочу попросить разрешения на съемку. Чем ближе мы подходим, тем тише разговаривает со мной Антон, а под конец снова переходит на шепот:

– Давай сначала я уйду, а потом ты постучишь, будет меньше лишних вопросов и подозрений. У тебя репутация пока чистая. А меня пороли ещё в девятом классе. У нас мальчики с девочками могут гулять вместе только по благословению настоятеля. Приходишь и спрашиваешь: «Батюшка, благословите дружить с тем-то?»

У дома из старого красного кирпича стоят два джипа. По словам гимназиста, один из них настоятельский, тот, что увешан десятками икон изнутри.

У большого черного рояля, заставленного цветами, батюшка Петр утопает в черном кожаном кресле. Матушка Феврония, по левую руку от него, смирно сидит в кресле-качалке – тоже черном и тоже кожаном. Меня благословляют. И уточняют: «Ну, ты только хорошее снимай, а не помойки всякие».

Кадеты

Приезжаю туда снова, на Великую субботу. Завтра святой праздник, в трапезных готовят куличи и пасхи. В храме и классах – генеральная уборка. На площадке у кадетского корпуса меня встречает пара мальчиков лет десяти в кадетской форме. Оба по очереди метают ножи в деревянную мишень.

– Через две минуты построение у казармы! – кричит дежурный офицер. Ставит задачу «помогать таять снегу». Лопатами, башмаками и палками ребята раскидывают остатки тающего снега по сухому асфальту.

Я нахожу своего знакомого гимназиста.

– Кадетский корпус появился здесь лет десять назад. Это случилось так: учитель ИЗО застал ребят из начальной школы, играющих «в войнушку». Увлеклись они этим серьезно, коллекционировали какие-то картинки из военных журналов, зачитывались энциклопедиями. Когда к нам приезжали ветераны, ребята всегда занимали первые ряды. Ну, учитель этот, Масляков, повел их к настоятелю с предложением сделать из них кадетов. Так появился «Сухопутный кадетский корпус имени Благоверного Великого Князя Александра Невского Свято-Алексеевской пустыни». Корпус, у которого мы стоим, появился лет пять назад. Раньше кадеты жили вместе с остальными ребятами, потом – на втором этаже трапезной.

– А как сюда попадают?

– Например, мой друг Артём с малолетства интересовался военной темой. Его мама искала какое-то учебное заведение с проживанием, где есть военное обучение и… где не нужно платить. Единственным таким местом оказалась наша пустынь. В целом, семь лет назад тот, кто хотел попасть в кадетский, должен был иметь хорошие оценки, безупречное поведение. Потом появился Павлюк, он был майором, весьма богатым. При нем в пустынь стало попадать много людей, и взрослые просто не знали, что делать с теми, на кого и наказания не действуют, и выгонять некуда. Таких ребят стали переводить в кадетский. Там ведь всё строже. Кто-то шел сам, кого-то отправляли туда, как в наказание. После этого некоторые идут в учебные заведения военного профиля. Это гораздо круче армии, туда пробиться очень сложно. В армию у нас идут, грубо говоря, разгильдяи, которые не могут поступить в военное или которых выкидывают оттуда на первом курсе, потому что начинают бухать.

В храме уже полным ходом идет подготовка к праздничной службе.

–Тихо, матушка идет. Дай тряпку! Натираем, натираем… – смешно суетится четырнадцатилетний Паша. Ему дали задание отмыть огромный золоченый подсвечник от масла и воска. Всю прошлую неделю он проработал в коровнике. Мыть коров – наказание за несданную вовремя книгу. А в коровнике он неудачно пошутил над старухой на тему «Преступления и наказания»…

– Старуха там работает, она кричала на Пашу, ну, он ей: «А я тебя как Раскольников, топором». Он это в шутку, а она подумала, что это угроза, – объясняют мне его товарищи.

После уборки территории Антон поймал меня у храма, завел за угол:

– Пойдем быстрее в гимназию, пока опять не припахали.

– Кстати, знаешь, если бы так случилось, не дай бог, мне пришлось бы отдавать сюда своих детей, я бы отдал их с пятого по девятый класс. Вот тогда это реально образование. Я сомневаюсь, что где-то в России такое ещё есть.

– А что здесь особенного?

– Во-первых, сюда попадают очень хорошие учителя. Кто-то кандидат наук, кто-то доктор. Вот дядя Костя, он и латыни нас учит, и греческому. В какой ещё школе ты бесплатно можешь заниматься древними языками? Нигде, наверное. На самом деле, здесь ещё много направлений, факультативов, кружков, которыми в реальной жизни ты можешь заниматься только за бабки. Но я считаю, что дети до пятого класса должны жить с родителями. Костяк, стержень человека должен складываться в семье, они ж пока совсем пушистые… Если бы я жил до пятого класса с мамой и папой, я бы был другим человеком.

– А здесь этот костяк складывается как-то не так?

– Понимаешь, здесь слишком много грязи. Человек с молочных зубов опускается в доносительство, в стукачество, потому что только им он может заполучить какое-то одобрение. Они же маленькие, хотят, чтоб их любили и уважали… И они бегут на исповедь и пишут свои грешки на листе А4, у кого больше. Бегут к батюшке наперегонки, чтоб поцеловать ручку, бегут к матушке, чтоб быстрее сдать своего товарища с тем, что тот не хочет молиться.

– У взрослых ребят такого нет?

– Бывают суки, которые готовы сдать любого, сделать что угодно, чтоб остаться здесь, не возвращаться домой, где их ждет больший п…ц, но и их понять можно. Да что я говорю… Мой друг меня пару раз сдавал, но мы понимали, что это просто реально облегчит ему участь. У него отец – предприниматель, зарабатывает миллионы, платит каждый раз за его проделки. Он видит, что папе в Москве не до него.

Прайс за грехи

Гимназия. Пустой кабинет русского языка. За крайней партой Антона ждет выпускник Пустыни Коля. У него жизнь на воле никак не складывается. Поступил в педагогический институт в Москве. Вылетел. Собирается в театральный. А пока вернулся погостить на каникулы. Многие выпускники хотят вернуться и возвращаются.

Весь день провожу в этом кабинете, общаясь с ребятами. Тема родителей – табу, как религия и вера. Люди сюда детей свозят не от счастливой жизни, веря в то, что здесь они пропитаются благодатью, ведь место святое. Отдают потому, что средств нет либо, наоборот, их так много, что дети становятся избалованными и неуправляемыми. Родители таких кормят всю пустынь. Особенно тогда, когда им приходится платить немаленькие штрафы.

– На доске объявлений должен висеть прайс за грехи, но на праздничные дни его сняли, ну, понимаешь, сейчас сплошная показуха. Так вот: курение, алкоголь – десять тысяч рублей, запретная литература – пять тысяч рублей, плееры и телефоны тоже запрещены, особое общение противоположных полов – пять тысяч рублей, а за половое сношение просто выгоняют. Побег и разговор о побеге – пятнадцать тысяч рублей, – объясняет расценки Антон. – Есть два типа ребят, которые бегут: первые – это дети богатых родителей, которым на свободе однозначно круче. Вторые – те, которых просто всё достало. Они бегут, и чаще всего их уже не возвращают.

– Как, не ловят совсем?

– Нет, заявляют в милицию, находят, штрафуют. Один лошара, представляешь, убежал до Первой Переяславской дороги (метров 500 от обители), поймал машину. А это была машина инспектора! А ещё два парня уперли с собой из музея манускрипт 18-ого века. Их поймали в Москве. А Лёня, которого ты видела на уборке в храме…

– Тот смешной добрый мальчик?

– Да, он добежал до самого Иркутска к дедушке. Но и он спалился на ровном месте. Сидел, пиво пил без документов. Его и накрыли. Насчет штрафов: мой знакомый раздел свою мать тысяч на шестьдесят точно. Он знает, что у мамы деньги есть, а обратно домой она его не хочет. Вот он и пользуется.

Давно стемнело. Мы выбегаем на улицу, Антон тянет меня за руку: сбор на ночную службу через пять минут! Она начинается около двенадцати ночи и должна закончиться в пять утра. Опаздывать запрещено.

Храм набит битком. Кадеты и гимназистки в парадной форме. Кому-то четыре года, кому-то 10, кто-то в детской коляске. Они трут свои глазки, зевают, прячась за соседа, кто-то рад развязанному шнурку, ведь можно наконец-то присесть хотя бы на минутку. Так стоять, не двигаясь, ещё пять часов.

…Служба кончилась. Утром все свободны. Антон бежит курить – я бегу за ним:

– Стоп! Тихо, матушка! – мы падаем на наст, прячась за бетонную плиту.

– Кажется, ушла.

Всё, мы за оврагом. Гимназист тихо, не спеша, делится со мной рассказами о его жизни:

– Мы обязаны стоять смирно все службы, исповедоваться, причащаться. Не знаю, наверное, все-таки среди ребят есть те, кто искренне преданы религии, им это не в тягость, но большинство стоит и тихонько матерится.

– Если ты недели две не причащаешься, к тебе могут подойти и спросить: «Ага, ты что-то скрываешь. Что-то у тебя на душе не то». Однажды мне приходилось исповедоваться своему учителю по истории. У нас всего три священника.

– А когда-то мой одноклассник продавал мне алкоголь из алтаря. В подвале стоят десятилитровые канистры кагора, к нему имеет доступ только старший алтарник. А когда его приносят в алтарь, к нему имеет доступ любой алтарник, но никому и в голову не приходило, что мой одноклассник будет продавать алкоголь из алтаря своим друзьям. Поллитровая бутылка – 50 рублей.

– Тебе не кажется, что нужно что-то делать с этим местом? Это же ненормально, заставлять людей делать то, что они должны делать по доброй воле, навязывать религию. Эта показная вера, презрение, страх и ненависть ко взрослым, которые вот-вот запалят, припашут…

– Никогда не забуду, как мне матушка разбила нос в кровь. Да, Кать, всё так, но пойми, что ты смотришь на это место только с одной стороны, а дело в том… Это же место стало реальным спасением для тех, кто этого хотел. Кисляк, например, ты его знаешь, до обители жил в стремных условиях. Мать – детдомработница, получала копейки. Кисляк лет в одиннадцать матери помогал, таскал кирпичи для стройки колокольни… Ему открылись ворота во все вузы именно через пустынь, потому что именно тут он получил выход на тот слой, где действительно ценят мозг. А та школа, где он учился… ему эти воронежские грамоты… да кому нужны воронежские грамоты? А тут он вышел на Россию – если бы не пустынь, этого бы не было. Таких историй, может, и немного… Да, когда будешь писать, какие здесь все плохие, напиши, что настоятель стоит отдельно и что он в неведении. И что мне очень стыдно за то, что я выношу сор из избы. Да, такая вот пустынька…

Гимназист Антон не доучился до конца двенадцатого класса. Его поймали с сигаретами и отчислили, он уехал в Москву, где теперь живет и учится.