Там гейши-рикши, а тут Рафаэль или iPhone

Мы пока не можем поверить в то, что немец, конголезец и мексиканский еврей отличаются друг от друга не просто «милыми привычками», но разным подходом к принципам, которые в передовых странах давно принято считать общими для всех. Нам придется выбирать, как относиться к этому различию, а относиться мы пока умеем только одним способом: любим то, что похоже на наше, и ненавидим чужое.

Сейчас, возможно, не время для этого разговора, но отказывать в словесной оболочке посетившим голову мыслям невежливо по отношению к мыслям. За последние дни в Сети появились два очень хороших анализа самых основ японской культуры и ментальности. Это статьи М. Ю. Соколова и Егора Холмогорова. С текстами обоих авторов я согласен процентов на двадцать, но эти двадцать посильнее иных двухсот.

Соколов, восхищаясь «мужеством, дисциплинированностью и солидарностью», с которыми японцы встретили стихийное бедствие, объясняет эти качества хорошей сохранностью унаследованных от феодального прошлого понятий «чести, долга и служения». Он также, и это важно, говорит о происхождении из общего феодального источника не только указанных качеств, но и той «безжалостной жестокости», по которой японцев хорошо помнят в Китае и Корее.

Текст Холмогорова резко отличается по тону и настрою. Автор статьи «Убить гейшу» ничем не восхищается и говорит вовсе не о мужестве и солидарности, а напротив, исключительно о кровожадности и жестокости японской культуры, о легализованной педофилии, об «изощренном лицемерии», выдаваемом за «культуру стыда», о «тяжелой психической патологичности». По словам Холмогорова, в Японии сформировалось «совершенно отвратительное с нравственной точки зрения общество, искусно отдекорированное национальными традициями и оригинальной цивилизацией», а недобитая христианством «бесовщина» расцвела в Стране восходящего солнца «в первозданном виде, опираясь на разработанные материальные, экономические и культурные технологии».

Холмогоров по ходу текста постоянно уточняет, что он любит Японию, большинство читателей ему, конечно же, не поверит, а зря. В любом случае, он очень рельефно изобразил (пусть со свойственной ему привычкой преувеличивать рельефность), как должна выглядеть в глазах культур христианского круга цивилизация, не впитавшая в себя те христианские принципы, без которых не было бы современной европейской культуры. Я говорю «должна выглядеть» потому, что обычно мы не смотрим таким проникающим взглядом. Ну, гейши-рикши, а тут Рафаэль или iPhone, который, к тому же, не только тут, но и там. Какая разница?

На мой взгляд, все упомянутые Соколовым и Холмогоровым особенности японского национального характера – от дисциплины и мужественности до жестокости и равнодушия к чужому страданию – объясняются больше всего отсутствием такого европейского «изобретения», как рефлексия. В связи с этим хочу напомнить свой не очень давний текст: «Почему азиаты лишены рефлексии? Почему они спокойно смотрят на чужие страдания?.. Умение перемещать свое «я» за пределы личности, заставляющее индивидуума и целые народы проявлять сострадание там, где это им явно невыгодно, было «изобретено» Европой и стало основой современной культуры. Нигде больше этого не произошло. Жестокость, в которой мы, европейцы, традиционно обвиняем китайцев – это термин нашей же культуры. Жестокость – это производная от милосердия, в азиатах же нет милосердия, поэтому у них нет и жестокости. Только практицизм.
Вся культура as we know it – это культура европейская. Так называемая культура Восточной Азии – это всего лишь способ немцев, англичан и французов говорить о дзене, китайской живописи или японском театре. Не будь Европы – не было бы никакого Судзуки с его исследованиями дзен-буддизма. Был бы просто дзен, а точнее просто сумма людей, исполняющих некие практики».

#{best_opinions}Следует ли нам как-то изменить свое отношение к этой чуждой, в общем-то, цивилизации? Мне кажется важным сказать об этом именно сейчас, когда большинство из нас испытывает мощный прилив сочувствия к японцам (текст Холмогорова даже начинается с анализа этого феномена). Наша эмпатия, умение почувствовать другого, основана на уподоблении. Что уж говорить о людях другой национальности, мы и кошек мысленно уподобляем себе, считая, что животное «радуется», «горюет», «стыдится» и проч. С одной стороны, это хорошо, с другой стороны, наша способность к эмпатии снижается. Мы способны проявить сочувствие только к должным образом репрезентованному страданию, то есть к такому страданию, на которое кто-то успел нанести гламурный макияж: вспомните, какие чувства вызывает фотография болеющего ребенка, и сравните с теми чувствами, которые испытываете при виде вонючего бродяги с лиловой опухолью на пол-лица. О чем-то подобном (надеюсь) пытался сказать Антон Носик, когда писал свой крайне спорный текст про сравнительную телегеничность нынешней японской катастрофы с более масштабными, но обойденными вниманием мировых СМИ трагическими событиями в Бирме, Бангладеше и на Шри-Ланке. Расставляя точки над i, сформулирую главный принцип: нам надо учиться человеческому отношению к тем, кого мы не в силах мысленно уподобить себе.

Учиться этому надо срочно. Очень вероятно, что скоро обнаружится расхождение в базовых принципах, которое нельзя будет решить с помощью мультикультурного метода закрывания глаз (по-русски его суть передается поговоркой: «стерпится – слюбится»). Пока для этого открытия западному обществу не хватает понимания того, что самые основы западного менталитета, такие, например, как принцип «свобода лучше несвободы», могут запросто оказаться не органически присущим человеку ощущением, а всего лишь продуктом развития европейской цивилизации XVI–XX веков, развития очень специфического и – скажу ужасную вещь – возможно аномального, а следовательно, неповторимого. Хотя, что уж скрывать, все, читающие эти строки, в той или иной мере дети той аномалии.

Мы пока не можем поверить в то, что немец, конголезец и мексиканский еврей отличаются друг от друга не просто «милыми привычками», но разным подходом к принципам, которые в передовых странах давно принято считать общими для всех. Нам придется выбирать, как относиться к этому различию, а относиться мы пока умеем только одним способом: любим то, что похоже на наше, и ненавидим чужое.

Сейчас мир балансирует между новым витком социокультурного выравнивания (едва ли не окончательного) и сваливанием в жесткую конфронтацию разных моделей мировосприятия. Я не знаю, научимся ли мы понимать и любить чужое, но в любом случае для этого надо сначала научиться признавать это чужое чужим, не приписывать всем подряд – от кошек до китайцев – свои качества. Тем более что нас об этом не просили.