Фильм Аркадия Мамонтова о заказчиках акции Pussy Riot играет примерно ту же роль, какую в советское время играла разгромная статья про Аллу Пугачеву в центральной прессе. Все примерно знали, что там будет написано, но все равно читали. Фильм Мамонтова бессмысленно обсуждать ровно по этой причине.

А вот сам Аркадий Мамонтов как феномен интересен. Потому что процесс превращения Павлов в Савлов на госканалах не упирается в историю профессиональной деградации конкретного парня, с которым я, кстати, знаком с прошлого века, и который тогда не давал ни малейшего повода усомниться в своем бесстрашии, в том числе профессиональном (Мамонтов делал отличные репортажи из зон военных конфликтов). Не он один. Вон, Дмитрий Киселев (некогда на моих глазах кричавший на провинциального журналиста, оправдывающегося, что поет осанну губернатору из страха быть уволенным: «Так застрелитесь!») – боже, какую осанну он сам теперь поет тому, к кому когда-то был привезен в Бочаров Ручей!

Популярное объяснение – скурвились на деньгах – на мой взгляд, весьма глупо и разъясняет лишь самих разъяснителей. Да и тех, кто поет лишь за деньги, слишком уж слышно по фальши.

Тут другое явление, точно подмеченное в свое время Даниилом Дондуреем – «новая искренность». Политые поливальщики. Сагитированные агитаторы. Страстно верящие в то, о чем поют. (В 2004-м, когда я вернулся в Россию после работы в Англии, один из моих друзей на ВГТРК сказал: «Палыч, тут ситуация изменилась. Вождя недостаточно просто любить. Теперь его надо страстно любить!»)

Я отчасти понимаю, как новая искренность зарождается. Сам проработал на ВГТРК – на «Радио России», «Маяке», в программе «Вести» на телевидении — почти 7 лет. И знаю, как это происходит – когда тебя вызывает главный начальник, а в кабинете у него кто-то из тех, кого ты сам видишь только по телевизору, или тихий спокойный человек с папочкой в руках, и тебе дают узнать то, что знают лишь посвященные. Приоткрывают дверь в государственные чертоги. У меня до сих пор где-то валяются распечатки счетов Березовского и оперативные донесения по задержанию за наркотики детей кое-каких губернаторов. Но дело даже не в допуске к компромату, а в том, что тебе предлагают подставить плечо под тяжесть государственного свода. Поддержать в трудную минуту. Меня однажды в полночь пригласили в кабинет министра, где, как в штабе, была за зелеными шторками схема одной операции, которую я зван был возглавить. И было разъяснено, во имя какого спасения затевается эта ложь. У меня, признаться, на минуту захватило дух от Большой Игры. Я отказался – никогда не умел плавать в серной кислоте. Но мой сменщик был возблагодарен сенаторской должностью.

Вот и Мамонтову, подозреваю, так же однажды, за трижды закрытыми дверями, растолковали, что цену РПЦ, конечно, все знают, и про Гундяева еще и не такое могут рассказать. Но схема, Аркадий, простая: либо мы делаем православие госрелигией, чтобы собрать с духом (святым) быдло, либо нас всех сжирают какие-нибудь салафиты. И мы будем лежать рядком под зеленым знаменем со вспоротыми животами. Почитай-ка вот эти оперативки, и эти, и эти, а выводы делай сам. И девки из «Пусси» сами не знают, во что вляпались, но тут вот такая схема: кто за них, тот против нас.

Когда журналисту предлагают поработать Атлантом – поддержать плечом государство, иначе рухнет – из этого, как правило, ничего путного не выходит. Считайте это мистикой, но тяжесть государства ломает самых стойких. Согласившись на эту сделку (а не согласиться часто можно только ценой ухода с федерального телевидения, что для людей телевизионных почти смерть), люди меняются до неузнаваемости. Я знаю силу давления. Потому что даже тот мой друг, который иронически говорил о страстной любви к вождю, был когда-то последним шлагбаумом на пути выхода в эфир видеосъемки бултыхающегося с проститутками генпрокурора. То есть не он принимал принципиальное решение, но именно он выдал пленку в эфир, а не ушел со службы. И поразил меня диким рассуждением, что если не поставим пленку, генеральный прокурор страны будет шантажируем, а если поставим – шантаж исчезнет по факту. Но это был единственный случай, когда стрелка его безупречного нравственного компаса сошла с ума. И он, слава богу, на ВГТРК уже не работает.

Спасение страны, человечества, мира – это не работа журналиста, вот что я хочу сказать. Работа журналиста – вести беспристрастный репортаж о конце света. Но именно это парадоксальным образом повышает шанс, что вместо конца света будет свет в конце тоннеля.