Иван Давыдов об итогах протестного движения

В Москве на выходных был День города. Обычно это страшно. Тут нет никакого снобизма — это действительно страшно. Пьяные толпы и дикие пробки, и невыносимая пошлость небытия из динамиков на каждом углу, и кривляния какие-то на сценах невообразимые, а сцены повсюду. Наверное, и в этот раз тоже было страшно. Во всяком случае, пробки точно были, со сцен пели положенное, казенно-патриотическое, а в метро вместо звуковой рекламы — стихи читали детскими голосами. Дрянные, разумеется. Ну, или мне везло на дрянные. Наверняка я не все слышал.

Но я про другое. Я, по возможности, без пафоса. Или, может, все-таки с пафосом, но пафос не здесь. То есть дальше не будет никаких рассуждений о том, почему именно так власть представляет себе день города и т. п. Никаких, короче, «доколе».

Я вообще не хочу про них, я хочу про нас.

Люди из книжного магазина «Фаланстер» в эти выходные — и так, получается, вышло, что в рамках Дня города — организовали ярмарку. С книгами, писателями, которые книги продавали, с лекциями и даже с какими-то пирожками в буфете. На Никитском бульваре, непосредственно на улице.

И там не было традиционного для московских книжных ярмарок размаха, первые лица не приезжали на открытие, никто не говорил речей о том, что книгу, источник знаний, надо любить и что книга, допустим, поможет нам сделать Россию единой, сильной, да мало ли что эти зомби еще говорят.

Не было гигантских аляповатых павильонов «лидеров рынка» с «ироническими дамскими детективами» и монографиями по уринотерапии. Не было толп, хотя людей было много. Белые шатры, у всех одинаковые, маленькие издательства, хорошие книги.

Вообще, это было хорошо. И как-то по-домашнему, хотя на улице. И даже дождь, временами начинавшийся, дела не портил.

Это, как и обещано, уже про нас, но еще не то, что я хочу сказать.

Много знакомых, естественно, и вот бродим мы с одной знакомой среди других знакомых, незнакомых, книг, читателей и литераторов. Разговаривают, продают, покупают. На сцене — дискуссия, хороший писатель спорит с модным журналистом. О политике, как все теперь.

Обязательные слова — Pussy Riot, например, Путин, Сталин. Медийные скандалы последнего времени. Свобода, несвобода, протест. Стандартный, в общем, набор.

И вот они спорят, мы слушаем, и тут знакомая говорит мне:

— Знаешь, это так странно.

А чего странного-то? Я искренне недоумеваю. Ничего странного они не говорят. Каждый говорит то, что ему говорить положено. То, что он уже не раз написал. Часом ранее и я с той же сцены произнес речь по мотивам собственных писаний, только еще более сбивчивую, чем даже писания.

Словом, недоумеваю и недоумением своим пытаюсь со спутницей поделиться.

— Да нет, — отвечает она. — Не то странно, что они говорят. Странно, что это вообще разрешили. Что это возможно сегодня в Москве. Что нет ОМОНа стад. Что нас никто не разгоняет и не ловит. Вот это по-настоящему странно.

Я потом еще некоторое время думал над этими словами. Вспомнил, как сам подивился летом на загородном джазовом фестивале: огромная толпа народа, а полиции — человек, может, пять. Глаз удивляется несоответствию. И никто народ не гоняет. Непривычная получилась картина.

И вот он, пусть тут будет, обещанный выше пафос. Когда, как получилось, что мы привыкли, стали за норму считать вот это вот все? Смирились с тем, что обязательно если где-то люди собрались не ради того, чтобы Диму Билана послушать, — значит, их можно разгонять. Ну, потоптать, подавить слегка, по крайней мере. А раз смирились — то и нужно разгонять. То и разгонят.

Почему неестественной выглядит скромная книжная ярмарка, где продают хорошие книжки и можно что-то сказать в микрофон? Откуда это, как? Почему мы вообще поверили, что с нами можно, разрешено, позволительно, нормально делать все то, что с нами в последние месяцы делают? Что плотный строй омоновцев и повелительный голос в мегафоне — граждане, разойдитесь — это нормально, а собраться у себя в городе, что-нибудь невредное сделать и что-нибудь волнительное обсудить — ненормально?

Но факт: поверили, приняли, смирились и даже самые ярые борцы стратегии действий своих выстраивают исходя из того, что норма — это произвол властей, а не противостояние произволу.

Это по текстам их видно. А я, тихий обыватель, внутри себя это чувствую, в чем выше честно признался. Да и вы ведь, наверное.

А главное, не покидает ощущение, что вот это вот новое смирение, это принятие в качестве нормы ситуации абсолютно ненормальной — и есть главный итог того, что политологи называют протестным движением последних месяцев. Обидное, между прочим, ощущение. Есть смутное потому что воспоминание, что начиналось все по-другому. Да и затевалось не ради того.