Когда-то В.В. Розанов сетовал на то, что школа ему современная (по-нашему выходит — дореволюционная) не была школой вполне русской, потому что в ней не хватало сердца. Не было тепла русского, милого, не было того, что привязывает к себе. А без привязанности какая культура, какое знание, воспитание, какая жизнь?

Отсюда осуждение абстрактного гимназического обучения, привязывавшего не к России, не к народной традиции, а к пустому, безжизненному, погребенному под толщей веков эллинизму. Возмущение школой казенной, бездушной и слепленной наспех по западноевропейским лекалам (чтоб как у всех), школой, которая неизбежно в этой своей ненациональности, безосновности штамповала нигилистов, людей без сердца, без любви к России и народу.

Что бы он написал теперь о школе нынешней, в которой, ко всему этому нет еще и ума, которая, не приобретя сердца, теплоты, русского духа, утратила осмысленность и порядок, стройность и логику, пусть даже и ненациональную?

150 лет с лишком назад К.Д. Ушинский заговорил о необходимости сделать русские школы русскими, и вот, завет этот так и остается неисполненным. Более того, мы теперь как никогда далеко от идеала русской школы.

И дело здесь не только в дурных непатриотичных учебниках, в нехватке часов по отечественной истории и русскому языку, о чем не первый год говорят наши учителя. Дело в том, что весь строй образовательной системы, весь характер ее, который может и не был до конца русским, но допускал русскость, не запрещал особости построения школьного дела, разваливается ныне введением откровенно антирусских принципов.

Эффективность как прибыльность, представление об образовании как услуге, учителе как услужливом торгаше — продавце знаний, понимание воспитания как насилия, движение к школе как к заведению по выдаче знаний, как детохранилищу — все это далеко от наших национальных представлений об образовании, от нашего миросозерцания и мировоззрения. Это все чужое, это яд, который ныне льется в неокрепшие детские души, смущает самих педагогов и родителей, вносит разброд, шатание, хаос в саму жизнь образования, школы.

Старые славянофилы, как бы их не отвергали за старостию лет, подметили, на мой взгляд, основное в русском характере — его цельность, гармоничную соразмерность рассудочного и ценностного начал, практической сметки и метафизических устремлений к горнему. Вот эта слитность, органичность, цельность и была идеалом русского образования. Она же и определяла его форму и содержание, метод воспитания и обучения, его цели и ценности. Разносторонне развитая личность, обращенная к миру, а не самодостаточный и замкнутый в себе индивид с узкоспециальными наклонностями — вот что было целью русской школы.

И вот, этой цели нет, она убрана из образования. Вместо человека, ценного самого по себе, перед нами человек, ценность которого имеет инструментальный характер и измеряется лишь тем, насколько его можно использовать в том или ином деле, какую из него можно извлечь прибыль. Как много в перестроечные времена галдели о том, что не надо быть винтиками, что не надо воспитывать винтиков. Пожалуйста, результат — в результате взятого курса на индивидуализацию, на профилизацию образования, которой так хвастает новый министр образования, перед нами вместо человека как цели человек как средство, винтик в чистом виде. И это подается как достижение, как соответствие мировым стандартам.

Кто-то скажет: «Что ж плохого? Ребенок выбирает то, что ему по душе, и развивается в том направлении, к которому лежит душа и наклонности». «Свобода!» — загалдит публика. «Природосообразность! Соответствие индивидуальным наклонностям!» — забубнят умники от педагогики. А я скажу — безразличие. Расти, мол, как трава в поле, сам учись, сам ответишь за свой выбор. Нам дела нет.

Это чисто западный подход, где каждый сам за себя, а Бог уже не за всех, потому что его отменили просветители. Это бессердечность в чистом виде, отсутствие заботы, внимания — не русский путь. Это уродство, извращение в наших глазах, ибо для русского человека школа — часть жизни, а не место, где выдают требуемые компетенции (даже не знания) в строго дозированных объемах. Получил? Вали отсюда, нечего тут отираться.

Русское — это когда идешь мимо школы и помнишь не столько тригонометрические функции да моря с океанами, а помнишь саму ту атмосферу дома, любви и понимания, без которой быть никакой школы не должно. Сердце должно замирать, когда идешь мимо, жизнь должна вспоминаться, а не отметки в дневнике и рутинный бег учебных занятий. Именно жизнь, а не другой тоже модный у нас перехлест — школа как тусняк по интересам и место для услады. Я здесь жил, я здесь трудился (учеба — это труд) — вот что должно вспоминаться.

Обычно думают, что русская школа — эта та, которая должна выпускать парней в косоворотках и девок в кокошниках (как вариант — православный христианин, такой же оскопленный в плане соответствия современности). Однако, это все хороводно-гусельное представление о национальном характере образования. Русскость ее не в кокошниках и косоворотках, которые, конечно же, пали под натиском прогресса, под распадом русской деревенской бытовой культуры. Русскость в принципах и идеалах, которыми она руководствуется, независимо от фасона цивильного платья.

Вот та цельность, о которой было сказано выше. Тот сердечный ум и мудрая душа должны быть целью.

С этой точки зрения, школа не должна быть академией наук. Надо ли знать много? На этот вопрос русская педагогика отвечала всегда в духе известной истины «многознание уму не научает». Апдейусиа, золотой античный принцип, в русской школе сохранился как ни в какой другой. Знать то, что должно и нужно тебе как человеку, бежать от излишнего знания, которое, не будучи связано с моралью, со смыслом, превращается в излишнюю искушенность — к этому призывал еще И. Киреевский. И Толстой, при всех его перехлестах педагогических, был не так неправ и шел в русле этой русской традиции отбраковки ненужного излишнего знания.

Ладность, цельность — вот идеал русской школы. Школа как органичная часть народной жизни, как нечто естественное. «Школ должно быть много, она должна быть для всех,» — говорил тот же Розанов. В этом смысле платность школы (а она платна у нас где официально, где неофициально) вещь совершенно недопустимая, антинародная, антирусская. Свет просвещения светит для всех, и православие, повлиявшее на русскую культуру счастливым образом, заронило в нее идею естественности и необходимости просвещения бесповоротно. Нынешние бюрократические препоны, денежные поборы, затрудняющие это естественное разлитие света знаний, встречают искреннее непонимание и недоумение в народе. Как же так, школу отбирают? Это также как отбирают хлеб, кров, святыню.

Да, много нерусского уже протащили в школу и продолжают отдалять ее от народа. Да, народ молчит. Но молчит по сложности самого этого школьного дела. Когда рвут святыню, вырывают кусок хлеба из рук — это видно, явно, все возмущается в душе. Здесь же с образованием хитрят, и год из года по кирпичику разваливают русский фундамент школы все под тем же предлогом — устарело, не как у людей, лучше сделаем. И конечно, делают наоборот — хуже, уродливей и даже старее. Старее, потому что разве может быть немолода идея национального развития, просвещения народа в духе своей культуры? Это вечная задача, вечная идея для каждого нового поколения.

Но русская школа не была бы русской, если бы не требовала чего-то большего, чем обучение, если бы не требовала просвещения, то есть развития человека в целом. А такое развитие совершается не только в тиши кабинетов и аудиторий, оно должно совершаться за стенами школы. Потому в рамках вопроса о русской школе всегда существовало пристальное внимание к вопросам социального воспитания, то есть воспитания всем обществом. Русская школа требовала общесоциального воспитательного воздействия, при котором школа лишь четче, жестче закрепляет в ребенке то, что требует от него и от всех граждан все общество. Все общество как школа, просвещение всем миром — это вполне русская идея, и вот она в последние годы с позиции западных отвлеченных начал индивидуализма также отброшена.

Круг замкнулся, и мы видим, что вопрос о русской школе — это вопрос о русском ладе, русском строе жизни, который, с одной стороны, не может существовать без помогающей ему в поддержании этого русского строя школы, а с другой — должен сам определять движение и развитие школы в русском духе.

Русская школа — это не частное дело, это общественная задача. Дозреет ли до нее все общество? Найдется ли ум и сердце?