В последнее время я постоянно натыкаюсь на рассуждения нецерковных блогеров и публицистов о «грядущем расколе в РПЦ». Люди ожидают, что Церковь расколется на «плохую» и «хорошую», причем критерии «хорошести» определяются политическими симпатиями таких комментаторов – поскольку все они настроены фрондерски, «плохость» состоит в «заигрывании с режимом», а возможная «хорошесть» – в решительном противостоянии ему. В качестве очередной искры, из которой должно возгореться пламя, видятся недавние законодательные инициативы по усилению ответственности за оскорбление чувств верующих.

В Церкви я знаю людей, которые не поддерживают этот закон. Я даже знаю тех, кто в политическом отношении и сами немалые фрондеры и обличители режима. Но – вы мне позвольте при лунном сиянии горькую правду сказать – им в голову не придет по этому поводу учинять раскол. Есть разногласия, есть даже взаимные огорчения, а вот раскола нет– хотя нас постоянно к нему склоняют и удивляются, чего же это мы все никак не колемся.

Чтобы попробовать это объяснить, мне придется начать немного издалека. Почти каждый курс религиоведения начинается с рассуждения о том, что религия – очень трудноопределимое понятие, и перечисления определений, которые предлагали в разное время разные исследователи. Одно из определений принадлежит Паулю Тиллиху: «Религия –это предельная забота», или, в другом переводе, «предельный интерес» (Ultimate Concern).

Вот как Тиллих описывает его в своей работе «Динамика веры»: «Вера – это состояние предельной заинтересованности: динамика веры – это динамика предельного интереса человека. Человек, как и всякое живое существо, заинтересован во множестве вещей, прежде всего в тех, от которых зависит само его существование – в еде, жилье. Но человек, в отличие от других живых существ, обладает духовными интересами – познавательными, эстетическими, социальными, политическими.

Некоторые из них насущны, порой очень насущны, и всякий духовный интерес, как и витальные интересы, может притязать на предельность в человеческой жизни и в жизни социальной группы. Если он притязает на предельность, то он требует полной отдачи от того, кто принимает это притязание, и он обещает полное исполнение, даже при условии, что все другие притязания придется подчинить ему или отринуть ради него».

Это определение критиковали за то, что оно включает и светские идеологии, которые вряд ли можно назвать «религиями» (сам Тиллих приводит пример воинствующего национализма), но оно ухватывает очень важный аспект веры – требование полной отдачи, которая предполагает, что «все другие притязания придется подчинить ему или отринуть ради него».

Любой человек как-то выстраивает в своей жизни иерархию ценностей – что-то для него менее, а что-то – более важно. Мы видели, как на антипутинских демонстрациях нацики шествовали вместе с геями, а либералы – с троцкистами. В другом контексте их отношения могли бы сложиться чрезвычайно неблагоприятно и даже трагически – но здесь все они видели некую общую цель, ради которой были готовы терпеть друг друга.

Дело не в том, что они отказались от своих взглядов, а в том, что они видели нечто, в их глазах стоящее того, чтобы поместить разногласия на второй план. Даже в чисто светской сфере у нас могут быть причины терпеть людей, с которыми мы не согласны, и которые, возможно, нам неприятны.

Бывают люди, для которых важнее всего – выступить против Путина, и ради этого они готовы терпеть друг друга; бывают люди, для которых важнее всего нечто другое. Их объединяет не неприязнь к определенному политику, а любовь к тому, что они ценят больше всего на свете. Нечто настолько важное, по сравнению с чем политические разногласия и личные неприязни приобретают свой подлинный – и очень небольшой – масштаб.

Для политического активиста предельным интересом является Путин; для нашей фрондируюшей интеллигенции характерен какой-то инвертированный культ личности. Она с именем этим ложится, она с именем этим встает. Это самый главный человек в ее жизни, день рождения которого ну никак нельзя пропустить. Все остальное подчинено этому предельному интересу.

Предназначение Богородицы видится исключительно в том, чтобы прогонять Путина. Предназначение Церкви – в том, чтобы поддерживать борьбу против Путина и, поскольку реальная Церковь как-то не проявляет к этой борьбе интереса, возникает надежда на раскол, который наконец породит правильную Церковь, которая встанет на правильную сторону.

Ничего нового в этом желании подчинить вечную истину текущей политике нет. Еще Бердяев писал: «Интерес широких кругов интеллигенции к философии исчерпывался потребностью в философской санкции ее общественных настроений и стремлений, которые от философской работы мысли не колеблются и не переоцениваются, остаются незыблемыми, как догматы.

Интеллигенцию не интересует вопрос, истинна или ложна, например, теория знания Маха, ее интересует лишь то, благоприятна или нет эта теория идее социализма, послужит ли она благу и интересам пролетариата; ее интересует не то, возможна ли метафизика и существуют ли метафизические истины, а то лишь, не повредит ли метафизика интересам народа, не отвлечет ли от борьбы с самодержавием и от служения пролетариату.

Интеллигенция готова принять на веру всякую философию под тем условием, чтобы она санкционировала ее социальные идеалы, и без критики отвергнет всякую, самую глубокую и истинную философию, если она будет заподозрена в неблагоприятном или просто критическом отношении к этим традиционным настроениям и идеалам».

Обвинять нынешнюю интеллигенцию в преувеличенной заботе о пролетариате и вообще идолопоклонстве перед народом (как это делает Бердяев в отношении своих современников) было бы совершенно несправедливо, но многое остается поразительно верным – людей совершенно не интересует, проповедует ли Церковь истину; их интересует только то, как Церковь мешает или помогает борьбе с проклятым царизмом.

Это четко отличает блогера, мечтающего о расколе в РПЦ, от реального раскольника. Раскольник ставит Церкви в вину то, что она, по его мнению, уклонилась от истины. Не случайно все недавние попытки расколов – это расколы «справа», раскольник претендует на то, что он защищает более аутентичную, более исконную, более строгую и чистую версию веры, от которой-де уклонилось священноначалие, впав в еретические нововведения, либерализм-экуменизм, рукопожимания с иноверцами и прочие ужасы.

Блогера, напротив, абсолютно не интересует, пребывает ли Церковь в богословской истине и верна ли она аутентичному Преданию. Вот уж до чего ему нет абсолютно никакого дела. Он ставит Церкви в вину то, что она уклонилась от борьбы с режимом. Раскольник и блогер не поймут друг друга – у них разные предельные интересы. Вы не можете дозвониться до Диомида со своего айфона – свой мобильник он давно выкинул как сатанинский соблазн.

Православный христианин может относиться к текущему режиму как угодно, в том числе весьма негативно, но для него борьба с режимом не является предельным интересом. Для него предельным интересом является Христос. Идея удалиться от Чаши потому, что люди, которые стоят рядом, чужды борьбы с режимом, покажется ему дикой. Его враждебность к режиму может быть политической, но не религиозной, в то время как революционный интеллигент требует именно религиозного, предельного отношения к этой борьбе.

Тут нам нужно поднять еще одну тяжелую тему – уверения революционных интеллигентов, что «РПЦ не имеет отношения ко Христу», потому ее надо оставить и удалиться в раскол, который отношение ко Христу иметь будет. РПЦ – это «коммерческая структура», собрание «проходимцев, лжецов, стяжателей и мракобесов» которых интересует только «получение привилегий от режима», и которая, конечно же, «чужда учения Христа».

Есть две причины, по которым в отношении людей, имеющих опыт церковной жизни, такая риторика контрпродуктивна. Меньшая и большая, и я начну с меньшей. Начни я в кругу людей, страстно интересующихся, скажем, языком и культурой ирокезов, делать глубокомысленные суждения о сем предмете, я сразу себя выдам как человека, который в этом не разбирается –очевидно потому, что не интересуется. Литературы не читает, со специалистами не общается. Если при этом мои суждения будут отличаться безапелляционностью и суровостью, это будет выглядеть особенно неубедительно.

Люди, для которых Евангелие очень важно, и которые его знают, сразу опознают тех, кто знаком с ним очень слабо – потому что и не интересуется. Например, лучше не говорить, что «РПЦ чужда учения Христа». Для христиан Христос есть живой Спаситель, с которым можно пребывать (или не пребывать) в спасительных отношениях, поэтому они обычно говорят о чуждости/нечуждости Христу, а не учению.

Людям, которые находятся в контексте христианской веры, сразу бросается в глаза, что обличители РПЦ от имени Христа, как правило, вне этого контекста. Когда Христос интересует людей лишь постольку, поскольку они полагают удобным употребить Его имя для нападок на «режим» и «официальную Церковь», это производит довольно отталкивающее впечатление на тех, для кого Он является предельным интересом.

Но это меньшая проблема, есть и большая. Для сетевых ожидателей раскола РПЦ – это виртуальный образ врага, слепленный из специально подобранных кусочков, набранных в Сети. Для членов Церкви, от которых они ожидают раскола, РПЦ – это живые люди, которых они знают, это их собственный опыт молитвы, исповеди, причастия.

Преодоление несогласия относительно предельных интересов может происходить в две стороны. Человек, который верит во Христа и полагает Его самым важным в своей жизни, может решить, что нет, самое главное – не Христос. Самое главное, что может быть у человека в жизни, – это прогнать Путина. А Христос – это уже постольку, поскольку мы можем употребить Его имя для мобилизации политических сторонников.

Может произойти и обратное – человек, который ставил Путина в центр своей жизни, может отказаться это делать. Хорош Путин или плох, избирать его в качестве предельного интереса довольно странно – это всего-навсего политический лидер. Если кто-то имеет право находиться в центре нашей жизни, так это Христос. Давайте подумаем, какой переход более вероятен – и, главное, какой переход стоит того, чтобы его совершить.