Я родился в 1953 году, а мои какие-то первые, если можно так сказать, социальные воспоминания относятся к году 60-му или 61-му, когда я пошел в первый класс. Конечно же, ребенок помнит праздники, а самые яркие праздники в то время были связаны с Днем Победы. В городе запускали фейерверки, а на улицы высыпали молодые фронтовики.

Да-да, совсем молодые, ибо со Дня Победы тогда прошло всего-то пятнадцать лет!

Все радовались, но в нашей семье особых причин радоваться не было — все родственники погибли, даже ближайшие. Так я и рос без бабушек и дедушек.

Говорят, что иметь бабушек и дедушек — это хорошо.

Не знаю, не пробовал.

С того времени все изменилось. Умерли почти все участники той войны, мы узнали многое о Сталине и Гитлере. Изменилось понимание той войны — некоторые книжки утверждают, что Сталин начал ту войну, а бедный Гитлер чуть ли не защищался…

Не знаю, не был я на той войне. Для меня вся она — в послевоенных деталях.

Помню, все ходили «на салют», пели песни за столом. А еще помню «виллисы» — американские военные джипы, которые поставлялись нам по ленд-лизу. Несколько штук этих диковинных машин ездило по городу, и мы всей улицей бегали их радостно рассматривать.

Но есть в моей жизни грустная тема. Когда меня спрашивали о родных, я говорил: «У меня только мама и папа, остальные погибли на войне».

И вот я думаю: а как бы я поступил, если бы вдруг в комнату, где я сижу, ввели какого-то старика и сказали: «Знаешь, это тот, кто убил твоих родных. Ну не сам убил, а в компании, их там много было. Так вот предлагаем тебе ему все простить, потому что он уже давно покаялся. И он хочет выпить с тобой водки и посидеть за одним столом».

Думаю, что, посмотрев на этого старика, я бы сказал так: «Переведите ему, что я ему все прощаю и не держу на него зла. Но водку с ним пить не буду. Пусть едет к себе домой, и давайте мы с ним проведем остаток наших дней на одной земле, но в разных местах».

Я написал такое вступление для того, чтобы была понятна моя позиция по поводу идеи оргкомитета по подготовке к празднованию 70-летия победы в Сталинграде, созданного по указу президента, пригласить на памятные мероприятия ветеранов вермахта. Там считают, что 70 лет — достаточный срок для примирения бывших врагов. А заместитель Московского комитета ветеранов войны Сергей Ларцев говорит, что ветераны не против присутствия немцев на торжественных мероприятиях.

Сразу хочу заметить, что эта идея лишь обсуждается, никто никого еще не приглашал.

Но именно в качестве обсуждения хочу сказать по этому поводу несколько слов.

Конечно, 70 лет — это немалый срок для прощения, тем более что сама Германия за участие в той войне покаялась. Бывшие солдаты вермахта теперь добропорядочные люди, а с ростками неонацизма в этой стране нещадно борются. А некоторые бывшие солдаты не только покаялись, но и стали весьма уважаемы в мире — взять хотя бы Римского Папу Бенедикта XVI.

Я все это понимаю, я на немцев не держу зла… но не понимаю, в чем тут примирение.

В том, что они будут стоять на том месте, где от рук нацистов полегли тысячи моих соотечественников?

Но ведь они могут приехать на это место в любое время и попросить у павших прощения. Возможно, они и приезжают, но сами. А тут мы им скажем: приходите, постоим вместе над могилами людей, которых ваша страна когда-то убила.

Я как-то не очень это понимаю, говорю искренне.

Конечно, мир сейчас сильно изменился, а Интернет вообще размывает всяческие границы.

Кто из молодых японцев помнит сейчас Хиросиму?

И правильно, что не помнят, — это перевернутая страница! Молодые японцы едут в страну молодых американцев, и это правильно.

Но я вот думаю: а согласился ли бы какой-то японец, переживший Хиросиму, выпить за примирение с пилотом, который сбросил эту бомбу? Думаю, нет.

Да, у стран, которые когда-то сгорали во взаимной войне, есть непреодолимое желание перевернуть эту страницу.

Но есть конкретные люди, которым их жизнь мешает подобное принять. Такие, к примеру, как я.

Кто-то это назовет попроще — личной обидой, кто-то посложнее — исторической памятью.

При этом я понимаю, что моя позиция иррациональна, ибо те, кто мог бы приехать, они лично моих бабушек и дедушек не убивали. Но они приедут из той страны, которая, как ни крути, убила всех моих родных — и я с этим и с собою ничего не могу поделать.

И мне кажется, что государство при всем своем правильном современном взгляде на мир не должно обидеть вот эту историческую память.

Просто нужно чуть-чуть подождать.

Вот была когда-то война 1812 года, но столько времени ушло, что у меня к французам нет никаких претензий. И единственное, что я в них не терплю, это то, что они едят лягушачьи лапки.

Но той истории уже 200 лет!

Мы все еще слишком близко к Великой Отечественной войне, как и к другим подобным раздражителям. Но там мы находим силы и мудрость не спешить: вот лежит Ленин в мавзолее, и вроде бы нужно его похоронить. Однако мы с этим не спешим, потому что слишком для многих он символ советского и прекрасного, в котором эти многие жили. Но когда-нибудь уже никто не будет толком понимать, кто такой Ленин, и его похоронят на кладбище.

И это никого не обидит.

Поэтому, простите за, возможно, несовременный подход, но нужно дать всем, кто пострадал от Великой Отечественной, спокойно уйти, никого не обижая экстравагантными решениями.

Давайте жить дружно, ездить друг к другу в гости, покупать немецкие машины и русскую водку. Давайте учить детей в немецких университетах и дарить немцам русские матрешки.

Но когда по старой традиции мы наливаем рюмку водки и ставим на нее черный хлеб, то вряд ли тот, погибший, которому мы этот хлеб и водку ставим, хотел бы, чтобы за столом сидел еще и третий — из той страны, которая его убила.

И нет тут ничего архаичного — просто если я попаду на подобную церемонию, то не буду думать о моих погибших родных, а буду смотреть на гостей и думать, что они тут делают.

Нельзя заставить людей любить и принимать друг друга насильно.

Подождите еще немного, лет двадцать.

И тогда этот вопрос уйдет сам собой, вместе с действующими лицами.

В том числе и со мной.