В 1822 году в Корее произошло ничем не примечательное событие: Ём Док-сун, вполне успешный чиновник средних лет, вдруг отказался от карьеры, подал в отставку и уехал с семьей в провинцию. Только немногие знали, в чем причина неожиданного решения Ём Док-суна – он был тайным сторонником странного и запрещенного властями вероучения, название которого переводилось как «учение Небесного Владыки» и которое недавно проникло в Корею из Китая. Впрочем, было известно, что и для Китая это учение является новым – его привезли туда люди с далекого Запада, называвшие его «католичеством».

Сторонники этого странного учения не поклонялись духам предков, а также поддерживали тайные связи с иностранными державами. Поэтому проповедовать католицизм было запрещено под страхом смерти. Но запреты не помогали – на смену выявленным и уничтоженным еретикам приходили новые, все так же готовые поклоняться странному триединому богу с далекого Запада.

Итак, Ём Док-сун был тайным католиком и решил укрыться в провинции, чтобы избежать разоблачения, за которым последовали бы пытки и смерть. Ему удалось умереть в своей постели, но сын Ём Док-суна Петр Ём вместе со своей женой Марией Ким были казнены в 1850 году, во время очередной кампании по борьбе с «западной ересью».

Прошло почти два века, и вот 12 января корейские СМИ сообщили, что в Корее появился еще один кардинал: папа Франциск I пожаловал это звание корейскому священнику Ём Су-чжону, прямому потомку Ём Док-суна, Петра Ёма и Марии Ким.

Католики составляют сравнительно небольшую часть населения Южной Кореи – около 10%. И тем не менее это, казалось бы, внутрицерковное событие несколько дней находилось в центре внимания корейской прессы и подавалось как главная новость недели. Этот интерес к проблемам религиозного меньшинства понятен тем, кто знаком с историей корейского католицизма. Католики (как, впрочем, и протестанты) играют в Корее куда более заметную роль, чем можно было бы подумать, если исходить только из данных об их численности.

Религия прогресса

Католическое христианство проникло в Корею необычным образом – решающую роль в этом сыграли не усилия миссионеров, а католическая литература. Христианство распространялось через книгу и преимущественно – в кругах элиты. К середине XVIII века многие корейские дворяне-интеллигенты начали считать, что их страна находится в глубоком кризисе. На протяжении столетий в интеллектуальной жизни Кореи почти безраздельно господствовало неоконфуцианство, но к XVIII веку оно стало восприниматься как учение безнадежно схоластическое.

Многие корейские интеллигенты стали говорить о том, что знание «должно быть реальным», то есть иметь какую-то практическую ценность. В поисках нового знания многие их них обратились к текстам западных авторов, которые время от времени попадали в Корею из Китая (там их переводили на классический китайский европейские миссионеры). В этих трактатах речь шла не о соотношении начала «ци» и начала «ли» и иных неоконфуцианских материях, а о вещах конкретных – географии, астрономии, морском и артиллерийском деле.

Активное распространение этих трактатов почти неизбежно вело к тому, что их поклонники начинали интересоваться не только западной наукой, но и западной религией. Собственно говоря, эти научно-технические тексты в основном переводились миссионерами именно для достижения такого эффекта – правда, сами миссионеры-переводчики надеялись найти аудиторию в Китае, а не в Корее, которая тогда их особо не интересовала. В результате около 1780 года в Корее возникли кружки молодых дворян, которые активно читают и изучают Библию и начинают считать себя христианами. При этом интерес к западной религии у них сочетался с интересом к западным научным знаниям. Католицизм, который в то время в Европе большинством воспринимался как консервативная и даже реакционная сила, в сознании корейских интеллигентов оказался неотрывно связан с современной наукой.

Отправной точкой в истории корейского католицизма можно считать 1784 год. Весной этого года к западным миссионерам в Пекине пришел молодой кореец, приехавший в Китай в составе официальной миссии. Кореец, которого звали Ли Ён-хун, рассказал, что и он, и его друзья – молодые корейские дворяне – давно читают Библию и миссионерские трактаты и считают себя христианами, но понимают, что они не могут в полной мере стать таковыми до тех пор, пока не пройдут обряда крещения. Миссионеры крестили Ли Ён-хуна и проводили его обратно в Сеул, снабдив христианской литературой на древнекитайском языке, которым в те времена владели все образованные корейцы.

Религия шпионов

Распространение католицизма весьма встревожило корейское правительство. Во-первых, решительный отказ католиков участвовать в традиционных обрядах культа предков казался большинству их современников совершенно аморальным поступком. Все понимали, что души предков, которые внезапно перестали получать положенные им жертвоприношения, обречены на голод и нищету в загробном мире. Во-вторых, смущали связи католицизма со странами Запада, о которых тогда в Корее знали немного, но воспринимали как источник потенциальной опасности. Корея, как и Япония, проводила тогда политику самоизоляции: японцев и китайцев пускали только в особых случаях и держали под неусыпным контролем, граждан иных стран не пускали вовсе, самовольные поездки корейцев за границу были запрещены, а официальные – контролировались крайне жестко.

Опасения корейского правительства были обоснованы: корейское подполье действительно тайно обращалось к странам Запада с просьбами о военной интервенции (впрочем, эти обращения были сделаны на пике антикатолических гонений). Разумеется, корейские католики помогали тем немногим французским и китайским миссионерам, которые в первой половине XIX века нелегально проникали в страну. Правда, почти всегда эти агенты быстро выявлялись корейскими компетентными органами и после соответствующих пыток приговаривались к смерти.

Результатом правительственных страхов и возмущения моралистов стали регулярные репрессии против католиков, среди жертв которых есть и предки нового кардинала Ём Су-чжона. Считается, что за столетие гонений мучениками стало около 10 тысяч корейских католиков. Однако все усилия властей оказались безрезультатными: уничтожить католическое подполье не удалось.

Ситуация изменилась в 1880-е годы, когда с политикой самоизоляции было покончено и Корея неожиданно для себя оказалась в новом мире, атрибутами которого были пулеметы, железные дороги, пароходы, телеграф и, конечно же, империализм. Под давлением западных держав запрет на миссионерскую деятельность и христианство был снят, и католицизм вышел из подполья.

Однако он тут же столкнулся с новым мощным соперником – протестантизмом. Протестантские миссионеры появились в Корее в 1880-е годы и быстро захватили инициативу. Во многом успех протестантов основывался на достижениях католицизма – именно в эпоху католического подполья, например, сложилось представление о христианстве как о религии западного рационализма, науки и прогресса.

Протестанты быстро оттеснили католиков на второй план. У миссионеров-протестантов, в основном из США, были немалые средства, равно как и опыт организации миссионерских кампаний. Они активно открывали школы и больницы, так что на рубеже XIX и XX веков протестантские учебные заведения на пару десятилетий почти монополизировали подготовку современных технических кадров. Наконец, протестанты стали широко вести проповедь среди простого народа, в то время как католицизм изначально распространялся среди быстро приходящей в упадок дворянской элиты.

Впрочем, после установления в Корее японского колониального режима ситуация изменилась: протестанты, в том числе и благодаря своему образованию, стали активно входить в состав формирующейся новой элиты, а католическая паства, наоборот, во многом опростилась.

Религия леваков

Политическое возрождение католицизма началось в 1960-е годы, когда во главе корейской католической церкви оказались люди умеренно-левых взглядов, весьма критически относившиеся к правившим тогда военным режимам и симпатизирующие рабочему движению. Руководство протестантов в своем большинстве был тогда лоялистским – сказывались как связи с США, так и связи с сеульским истеблишментом, в котором протестанты тогда уже доминировали.

Особую роль в «левом повороте» южнокорейского католицизма сыграл кардинал Ким Су-хван, ставший во главе корейских католиков в конце 1960-х. Под его руководством (и при его поддержке) католические соборы стали предоставлять укрытие профсоюзным активистам и участникам демократического движения – в Корее соборы де-факто не только сейчас, но и во времена диктатур пользовались правом убежища. Сам кардинал Ким Су-хван не скрывал своих симпатий и не раз сам выступал с прямой критикой военных властей. В результате к концу 1980-х и сам кардинал, и его окружение стали культовыми фигурами для корейской интеллигенции и политических активистов.

Среди молодых священников появились и настоящие радикалы, сторонники корейского варианта леворадикальной «теологии освобождения». В Корее этот любопытный христианско-марксисткий гибрид получил название «теологии минчжун», то есть «теологии народных масс». Впрочем, в последние 10–15 лет в связи с общим упадком корейской радикальной левой мысли влияние «теологии народных масс» заметно снизилось.

С другой стороны, именно новая политика церкви, ее политический активизм и стремление отвечать на запросы современности привели к тому, что доля католиков в населении стала быстро расти и сейчас составляет 10,3%. Их примерно в два раза меньше, чем протестантов (18%) или буддистов (22%).

Именно поэтому появление очередного корейского кардинала и намеченный на август визит в Южную Корею папы Франциска и привлекли столь много внимания в Сеуле. Корея – страна в первую очередь протестантская. С формальной точки зрения католицизм находится здесь среди религий на третьем месте, уступая и протестантизму, и традиционному буддизму. Но на практике, если принимать во внимание политическое влияние иерархов и их готовность влиять на мирские дела, сплоченная и склонная к политическому активизму католическая церковь является едва ли не самой крупной религиозной силой в корейской политике. Конечно, протестантские конгрегации вместе взятые будут куда влиятельнее, но у них нет того единства, которым отличаются корейские католики.