Как теология стала национальной идеологией

Любая самоидентификация строится на противопоставлении себя и другого и представлении о целостности/самотождественности во времени и пространстве. В зависимости от того, с кем или чем отождествляет себя субъект, формируется его поведение в обществе и мировоззрение. В этой связи особый интерес представляет сочетание национальной и религиозной самоидентификации, особенно когда речь идет о мировой религии.

Мировые религии (христианство, буддизм, ислам) по своей сути преследует интересы, выходящие за рамки национальных/этнических интересов. Если национальная идентификация предполагает разделение людей на множество разных групп (с признанием или непризнанием их равнозначности), то мировая религия стремится включить в себя всех людей, стирая национальные различия (Во Христе нет ни эллина, ни иудея. Кол. 3:8).

Возникает вопрос: как универсализм может включать в себя национальный дискурс? Существует множество примеров, когда именно религия служит консолидирующим механизмом для той или иной этнической группы. В одних случаях это выглядит естественным. Например, когда национальная группа с единой верой окружена представителями других религий, религия воспринимается как часть национальной культуры. «Национализации» может подвергаться даже религиозный лидер, так некоторые русские националисты говорят о русском происхождении Иисуса Христа, осетины — об осетинском, ассирийцы — об ассирийском и т.д. Также существуют примеры, когда в рамках универсального религиозного учения разрабатывается национальная идея, которая отводит тому или иному народу особую духовную, как правило, центральную, историческую миссию, тем самым выделяя этот народ среди остальных. К таким идеям можно отнести концепцию «Москва — третий Рим», идеи некоторых русских религиозных философов и т.д. И в современной России живы подобные концепции, сторонники которых считают Россию последним оплотом христианства и нравственности.

В рамках одного из проектов Центра мы уже изучали карту религиозных общностей нынешней России, пытаясь выяснить, какая из общностей и в какой мере обладает (и обладает ли) потенциалом для консолидации всего разрозненного российского общества. В современных российских концепциях «мессианского национализма» отсутствует глубокое богословское обоснование. В одних случаях исключительность/мессианство России строится от обратного — через утверждение о «загнивающем Западе» (богословие сводится к морали). В других — не углубляясь в детали, ссылаются на концепции русских религиозных философов прошлого и позапрошлого веков. И в том, и в другом случае религия играет роль культурного, традиционного фона, а не воодушевляющей идеологии. В этом контексте интересно было бы рассмотреть случаи, когда представления об исключительности народа и национальная идея строятся именно на основе интерпретации религиозного учения. В качестве примера возьмем христианство в Корее и так называемую «теологию минджун» (minjung theology, пик развития 1970-е — 1980-е годы): нетрадиционная для группы мировая религия сплотила народ в борьбе с внешним врагом и сыграла ключевую роль в нациестроительстве. Кстати, сегодня южнокорейские протестанты являются одними из самых активных миссионеров на территории России.

Истоки. Теология освобождения

Теоретическая основа теологии освобождения возникла в Европе. Европейские богословы обратились к общественным проблемам, пытаясь объяснить страдания в мире. Актуализировала этот вопрос Вторая мировая война: как можно говорить о Боге после Освенцима? Такая постановка привела к появлению новых богословских концепций, среди которых теология надежды Ю.Мольтмана, политическая теология Б.Метца, теология революции и т.д. А подходящим «полем» для развития теоретических конструкций европейского богословия и их апробирования была Латинская Америка с обостренными проблемами социального неравенства и нищеты. Как отмечает теолог освобождения Х.Л.Сегундо, контекст влияет на содержание, а потому существует принципиальная разница между богословскими размышлениями, зародившимися в богатых странах, и богословием в мире, где царит угнетение. В отличие от европейских богословов, латиноамериканские строили свое богословие, отталкиваясь от практики: источник теологии освобождения — бедные люди. Объект и субъект богословия — социальные структуры, которые формируют судьбу человечества.

Теология минджун

Одним из основоположников теологии минджун был пресвитерианский пастор Со Нам Дон (Suh Nam Dong,1918-1984). Он использовал разработки латиноамериканской теологии освобождения, но трансформировал ее, сконцентрировав внимание на страдании корейского народа.

Тонг Мун (TongH.Moon), один из теологов миджун, пишет: «Термин появился во время правления династии Ли (1392-1910), когда народ испытывал угнетение со стороны правящего в это время клана янбан. В это время все, кроме клана янбан, считались миджун. Во время японской оккупации все корейцы были минджун, за исключением небольшой группы, которая сотрудничала с японскими империалистами. Сейчас термин минджун обозначает всех, кто не относится к элите, которая пользуется своим привилегированным положением в современной диктаторской системе».

Таким образом, в ходе формирования теологии минджун происходит две трансформации ранних представлений:

— трансформируется понятие минджун: если раньше минджун обозначал разделение по социальному признаку внутри корейского народа, то к периоду японской оккупации (1910-1945) этот термин стал символом объединения всех корейцев;

— также трансформируется образ врага — от конкретных людей внутри сообщества до внешнего врага и символа социально-экономической и политической несправедливости в целом.

Важно заметить, что термин «минджун» (в отличие от советского «пролетарий») возводится к историческому прошлому Кореи, тем самым проводится необходимая для формирования идентичности связь между прошлым и настоящим. С одной стороны, группа подчеркивает единство народа в данный момент и на протяжении истории (единство во времени и в пространстве). С другой стороны, она формирует образ врага, который не нуждается в искусственной демонизации, поскольку является объективным источником зла.

Память о пережитом угнетении и переживание его в настоящем моменте служит мощным сплачивающим фактором. Опыт минджун становится основой для библейской герменевтики.

Теология минджун рассматривает Библию, как социально-экономическую историю: Библия — это записанный опыт угнетенного народа.
Со Нам Дон критиковал духовную интерпретацию библейских сюжетов и настаивал на том, что Библия отражает архетипические социально-экономические действия. Например, исход из Египта это спасительное действие Бога по отношению к своему народу (миндужн). Бог Ветхого Завета — это Бог минджун, вместе с этим сам Христос является коллективным символом минджун. Распятие — Христа это политический акт, результат политического движения за освобождение минджун от эксплуататорского иерусалимского правления.

Теоретик минджун Бюнг Мун Ан (Byung-Moon Ahn) пишет: «Это был не Иисус из Назарета, скорее это был минджун, которого несправедливо распяли. Иисус, Сын человеческий — это только коллективный символ. Его смерть на кресте это символ разрыва порочного круга мстительного насилия путем насилия».

В этом контексте трансформируется понятие греха — это социальная несправедливость, а не личная вина перед Богом. Личность в теологии минджун вообще уходит на второй план, уступая место коллективному. Ключевое понятие для корейского богословия это не грех, а хан — глубокое страдание и скорбь, накопленная горечь, обиды на неправедные мучения. Минджун должен противостоять злу и приблизить «Царство Небесное». Таким образом, библейская история осмысливается как история угнетенного корейского народа. Корея включается в мировую историю и занимает в ней ключевое положение. Именно на нее возлагается спасительная миссия, она не объект истории, а активный субъект.

Теология минджун создала целостную, отличную от традиционного христианства картину мира, в которой люди объединены общими целями в пространстве и времени. Важно то, что теоретики минджун отталкивались от реального опыта, на основании которого уже интерпретировали текст Библии и христианство в целом. Вот что пишет Сан Парк (SangPark): «Основная задача герменевтики теологии минджун — это не интерпретация Библии (текст) в свете корейской ситуации (контекст), но опыт угнетения корейских минджун (контекст) в свете Библии (текст). Минджун существует не для авторитета Библии, но авторитет Библии существует для свободы минджун».

Такое понимание христианства сближает религию с идей нации, а теология минджун становится основой нациестроительства.
Как отмечает английский исследователь Б.Андеросн, национализм «это не идея, полученная посредством размышлений, но размышления, оттолкнувшиеся от практики, подкрепленные практикой, усиленные многократно исторической констелляцией, «дистиллированные», в форму самого интенсивного ценностного представления».
Таким образом, теология минджун выполняет функцию нациеобразующей идеологии.

В отличие от латиноамериканской теологии освобождения, теология минджун подчеркивает особую роль корейского народа, тем самым включает национальный дискурс в универсалистскую концепцию. Важно заметить, что сам библейский текст содержит в себе эту модель: история израильского народа расширяется до вселенских масштабов и занимает центральное место в мировой истории. Как пишет М.Вебер: «За всеми «этническими» противопоставлениями стоит — что некоторым образом вполне естественно — представление об избранном народе».
Избранность позволяет не только выделить свой народ среди других, она также формирует коллективное действие, которое направлено не только и не столько на разрушение, борьбу с внешним врагом, сколько на построение идеального мира.