В очередную годовщину путча (19-22 августа) невольно приходит на ум вопрос о том, возможно ли нечто подобное у нас сегодня. В 1991-м элиты были всерьез недовольны Горбачевым, и сегодня в околовластных кругах все больше роптания из-за политического курса, который пришел на смену старому путинскому прагматизму.

Элиты при Путине сильно разбогатели, и это им нравится. Однако они вовсе не планируют сидеть на мешках с золотом, наслаждаясь своим богатством. Они хотят пользоваться всеми благами мира, а эти блага сосредоточены не в Москве, не в Сочи и не в Крыму. Разрыв отношений с Западом ставит российские элиты перед выбором. Возможно, богатым и властным людям придется решать: либо эмигрировать, прощаясь со своей властью и даже, не исключено, со значительной частью богатства, либо прощаться с красивой жизнью, к которой они привыкли.

Может ли скрытое недовольство элит вылиться в конкретные действия? Вряд ли. Дело в том, что ни один из классических типов государственных переворотов в наших сегодняшних условиях не проходит.

Августовский путч стал возможен потому, что союзное руководство было уверено в крайне плохом отношении населения к Горбачеву. Экономика в середине 1991-го достигла состояния полного развала. Прилавки магазинов пустовали, а власть при этом не могла предложить народу никакого реалистичного способа преодоления кризиса. И то, что Горбачев со своей Перестройкой зашел в тупик, было очевидно всей стране.

Механизм путча был необычным. Или, точнее, чисто советским, то есть сильно отличающимся от механизма переворотов, происходивших ранее в разных странах мира. Именно этим, кстати, объясняются те странности в поведении путчистов, которые, в конечном счете, обусловили их поражение.

Михаил Горбачев на рубеже 1980-х — 90-х перешел от коллегиальной системы управления через политбюро к персональному президентскому правлению. Путчисты, по сути, создали подобие нового политбюро, включив в свой круг всех руководителей, занимающих ключевые должности. А затем предложили Горбачеву принять этот механизм совместного управления. Предполагалось, наверное, что президенту СССР некуда деваться. Если бы все пошло по этому плану, то никакого путча не было бы, а был бы постепенный возврат к политической системе, существовавшей до 1989 года.

Однако случилось три неожиданности. Во-первых, Горбачев отказался (или, по крайней мере, впрямую не согласился) поддержать данный план. Во-вторых, взбунтовался Борис Ельцин. В-третьих, слишком много москвичей вышло к Белому дому на поддержку этого бунтаря. И в этой ситуации внутренне противоречивый механизм «коллегиального путча» дал сбой.

Поскольку в число заговорщиков вошли «по должности» люди, скептически воспринимавшие саму идею (в первую очередь, вице-президент Геннадий Янаев), принять единогласное политическое решение о жестком подавлении сопротивления они не смогли. А военачальники сами по себе побоялись взять ответственность за кровавую баню, поскольку государственные перевороты давно уже вышли из традиции российской армии. Форма, в которую был обличен наш специфический путч, вступила в полное противоречие с сутью государственных переворотов, и все дело моментально рухнуло.

Таким образом, можно сказать, что путч, осуществленный по модели августа 1991-го, сегодня в России совершенно невозможен. Во-первых, Путин, в отличие от Горбачева, пользуется высокой поддержкой населения. Во-вторых, традиция коллегиального управления уже ушла в прошлое и не может служить образцом для нынешней кремлевской верхушки — там сегодня сидят «слуги государевы», а вовсе не самостоятельные политические игроки.

Но, может быть, у нас реализуется иной сценарий переворота? Например, пиночетовский. В 1973 году президент Чили Сальвадор Альенде был популярен среди населения. Тем не менее, армия силовым путем отстранила его от власти, поскольку экономический курс главы государства был для страны совершенно губителен. Признаки развала к тому моменту, когда генерал Августо Пиночет взялся за оружие, были уже налицо. Элиты это отчетливо понимали, хотя народ еще пребывал в эйфории. Соответственно, возникает вопрос: может ли элита ради спасения страны совершить переворот в отношении президента-популиста с высокими рейтингами?

Для этого, как правило, у армейской верхушки должно быть чувство ответственности за страну. Во многих латиноамериканских и азиатских государствах армия представляет собой особую корпорацию с собственными представлениями о чести. На протяжении долгого времени там культивируется идея о том, что в кризисный момент генералы должны исполнить свой долг и взять власть, пусть даже это не соответствует законам. Возможно, такая традиция связана с тем, что долгое время поставщиком кадров для армии была аристократия, которая считала страну своей и не готова была отдать ее на растерзание популистам, стремящимся любой ценой обрести любовь толпы.

В России армия формировалась подобным способом лишь в очень давние времена. В XVIII веке произошло несколько успешных гвардейских переворотов, однако последней попыткой сделать нечто подобное можно считать восстание декабристов в 1825-м. С тех пор ничего похожего у нас не случалось. И пример августа 1991-го, когда армия в итоге не стала брать на себя ответственность за переворот, является лучшим тому доказательством.

Таким образом, в России нет сегодня механизмов, с помощью которых популярный президент мог бы быть отстранен от власти. До тех пор, пока у Путина высокий рейтинг, его властные позиции достаточно крепки. И ясно, что он будет делать все возможное для сохранения доверия народа.

Еще один механизм переворота — введение военного положения генералом Войцехом Ярузельским в декабре 1981 года в Польше. На первый взгляд, это событие, вроде бы, никак нельзя назвать путчем, поскольку Ярузельский и так стоял во главе страны. Скорее, его действия выглядят жестким подавлением сопротивления со стороны профсоюза «Солидарность», стремившегося раскачать коммунистическую систему. Однако фактически в тот момент за счет «переворота сверху» был изменен политический режим.

Коммунистическая идеология в Польше не пользовалась больше поддержкой населения. Власть не способна была управлять теми методами, которые раньше ею применялись. Экономика нуждалась в реформах, способных обеспечить нормальное развитие. Поэтому Ярузельский, с одной стороны, задавил сопротивление, а с другой — фактически установил военное правление вместо характерного для социалистических стран правления партийных секретарей. Формально режим в Польше вроде бы не менялся (любой трансформации тогда не допустил бы Советский Союз), но реально он стал другим.

У нас такой «переворот сверху» теоретически мог осуществить Дмитрий Медведев, пока находился на посту президента. На это рассчитывали многие люди, желавшие демократизации и усиления экономических свобод. Однако Медведев совершенно не похож на Ярузельского — ни по характеру, ни по жизненному опыту, ни по авторитету в элитах. Поэтому всерьез вопрос о «перевороте сверху» у нас даже не вставал. Все это наверняка хорошо понимал Владимир Путин, когда подыскивал вместо себя на один президентский срок именно такого человека, как Медведев, а не какого-нибудь энергичного силовика.

В общем, неожиданных политических потрясений нам ждать сегодня не стоит. Они не вырисовываются при любом сценарии. И лишь в том случае, если экономика дойдет до развала, как было в Чили, если поднимется мощное протестное движение, как было в Польше, и если поддержка Путина народом сойдет на нет, как было в случае с Горбачевым, возможны станут всякие cюрпризы.