Волнения в арабских столицах, яростные толпы на улицах благочестивых мусульманских городов, вопли, крики, пролитая кровь странным образом возбудили наших радикально оппозиционных публицистов. Подобно советским пионерам тридцатых годов, они, похоже, только и ждут, чтобы «пламя народного гнева» озарило знаменитые проспекты и площади. Более всего, правда, наши, российские. Впрямую, конечно, к «неслыханным мятежам» не призывают, что вы, что вы, мы люди лояльные, но обиняком, намёком, косвенным образом только об этом и толкуют. Сетуя, например, на обывательское равнодушие русского народа, на то, что всем священным либеральным идеалам он предпочёл колбасу, на его пресловутое долготерпение.

Мне оно не кажется таким уж безысходным. Хорошо помню, как вышли наши обездоленные пенсионеры (ещё бы не помнить, сам такой!) протестовать против монетизации льгот. До сих пор стоит перед глазами лицо какой-то милой интеллигентной женщины, вот уж действительно не привыкшей жаловаться и бунтовать, исполненное непривычной отчаянной решимости. Вежливой, достойной, но непреклонной. Это и впрямь надо уметь – довести до протеста таких, всё на свете способных вынести людей. Так что подозревать меня в беспринципном конформизме, в готовности, как признавался зощенковский герой, любую власть приветствовать абсолютно несправедливо. Любая разумная оппозиционность, всякое желание доказательно и логично возражать любым властям ничего, кроме уважения, у меня не вызывает. Беда лишь в том, что самая интеллектуальная, мнящая себя европейски корректной оппозиция всё равно с роковой неизбежностью склоняется к проклятиям и мстительным призывам в духе каких-нибудь стражей исламской революции. И потому, подозреваю, с чувством почти эстетической зависти взирает на бунтующих шиитов, суннитов и прочих братьев-мусульман.

Это называется «прямым действием». «Я скажу тебе с последней прямотой…» – обращался к собеседнице поэт. Видимо, оппозиционеры, иногда именующие себя политкорректно оппонентами, мечтают именно о такой «прямоте». Чтобы никаких рассуждений, никаких концепций, а сразу – разбитые витрины, сожжённые портреты и порванные флаги.

На мой взгляд, в российских условиях такого оборота событий способен желать либо постаревший юный пионер, он же никак не взрослеющий либерал, либо откровенный циник, живущий по принципу: чем хуже, тем лучше. Обыкновенный же вменяемый человек, тем более в силу возраста переживший хотя бы один русский бунт, повторения его независимо от его обоснованности и оправданности всё же вряд ли захочет. Уже потому, в частности, что даже за благие перемены обыкновенный человек платит такими утратами, возместить которые ему, как правило, не хватает оставшейся жизни.

Всякий раз, прочитав или прослушав язвительно-пренебрежительное заявление какого-нибудь упакованного господина (или госпожи) о том, что ни о каких «лихих девяностых» они не имеют ни малейшего понятия, что это не что иное, как подлая выдумка махровых реакционеров, я впадаю в нравственный ступор. Неужели я и есть этот самый махровый реакционер? Или же моральный дебил, не способный адекватно воспринимать действительность? Полагаю всё же, что ни известная наблюдательность, ни нравственное чувство меня не покинули. Не говоря уж об истинно демократических (в моём понимании) убеждениях, каким остаюсь верен. Так вот при всех этих условиях или исходных данных воспоминания о девяностых отзываются в моей душе гнетущим ощущением уныния, безвыходности и тоски. Что любопытно, не по каким-то идейным или мировоззренческим разочарованиям высшего порядка, а просто по соображениям житейского тупика, в котором я впервые в жизни себя ощутил. Скажете, это мои проблемы, но, во-первых, какой же человек не имеет права по их поводу страдать и тосковать, а во-вторых, аналогичные проблемы и чувства были свойственны миллионам сверстников и сограждан.

Мы, не умеющие ни спекулировать, ни хватать, что плохо лежит, не склонные ни к авантюризму, ни к безответственной перемене участи, умеющие лишь честно и упорно делать своё дело, не просто в одно мгновение обнищали, но ещё и заслужили оскорбительную репутацию «совков». Вы представляете, он не хочет торговать китайскими презервативами, а предпочитает ходить в свой полуразвалившийся НИИ? Совок! Вообразите только: он два года пишет роман, за который не получит двухнедельного оклада секретарши. Совок! Короче, данного определения удостоился каждый мирный обыватель, который не сумел или не захотел обменять свою профессию, своё призвание, своё, простите за пафос, предназначение на мифические шальные деньги.

Вот что, однако, поразительно: именно к этим презренным «совкам» исподволь апеллируют пламенные революционеры, когда мечтают о том, чтобы площади российских городов превратились в один сплошной беззаветно негодующий, рвущий на груди рубахи Тахрир. Вы, однако, жестоко опешитесь, как предупреждал гоголевский Ноздрёв, если решите, что заботятся все эти потенциальные трибуны о простом, непрестижном народе, о тех же пенсионерах, об обманутых вкладчиках, дольщиках и прочих обойдённых судьбою и социальной справедливостью. О себе самих, и больше ни о ком, они на самом деле пекутся, так картинно изображая из себя «народных заступников» и страдальцев за правду. Не верите? А вы вспомните, чем прежде всего занялись кумиры манежных митингов и шествий, дорвавшись до власти в начале девяностых. Борьбой с привилегиями? Обеспечением всех страждущих крышей над головой? «Благим просвещением русского народа»? Скорее, уж его бойким повсеместным развращением, потому что на его гламурном фоне, под его задушевно блатной аккомпанемент легче занимать номенклатурные квартиры, расхищать общественное добро, «пилить» государственное имущество и вывозить за бугор непосильным трудом нахапанные богатства. Справедливости ради соглашусь, что и нам, «совкам», от барских щедрот кое-что перепало, но лишь постольку, поскольку новым хозяевам жизни невозможно наслаждаться благами и свободами совсем уж в своём «узком кругу ограниченных лиц».

Кто же спорит, бывают исторические обстоятельства, когда выйти на площадь – единственная возможность отстоять своё достоинство и свои права. Но даже в такие «минуты роковые» необходимо держать в памяти прельстительные образы лукавых приватизаторов природных богатств и народной свободы. Тем более что зачастую они и не скрывают своих взглядов и намерений.

Тут недавно в эфир популярного «оппонирующего» радио по приглашению ведущей позвонила из Петербурга одна явно немолодая женщина. По одному её голосу, по одной лишь интонации угадывался этот классический петербургско-ленинградский тип. Опрятная бедность, воспитанность, достоинство, корректный подбор аргументов. Они, как нетрудно догадаться, примерно совпадали с теми соображениями, какие содержатся в данной колонке.

– Ваши мнения давно известны, – оборвала её ведущая, – они всем надоели.

– Но ведь таких, как я, в стране большинство, – растерянно возразила петербуржанка ленинградской судьбы.

– Вот когда вы окажетесь в меньшинстве, тогда в нашей стране наступит настоящая жизнь, – со всею большевистской прямотой обрезала либеральная ведущая.

Выражаясь ещё прямее, пожелала всем нам поскорее протянуть ноги. Ну что ж, ждать ей, очевидно, осталось недолго. Сомневаюсь, однако, что осуществление этого откровенного желания поспособствует наступлению настоящей жизни.