Да, то, что мы наблюдаем сегодня в России, — это политическая реакция. Википедия справедливо сообщает, что реакционер — это человек, стремящийся вернуть ситуацию к предыдущему состоянию — statusquoantebellum, состоянию, которое было до войны.

Чтобы уяснить, из каких элементов состоит путинская политическая реакция, необходимо вспомнить, что ее спровоцировало, что за bellumтакое? Событий, подорвавших стабильность режима, было три: снижение рейтинга Путина на протяжении 2010-2011 годов, поражение «партии власти» на думских выборах и массовые манифестации против фальсификации этих выборов. Самым опасным (по крайней мере с точки зрения Кремля) стало поражение на выборах: вместо супербольшинства в прошлом цикле «Единая Россия» получила бы в 2011 году при обычном уровне фальсификаций (!) где-то около 40%. Во многих регионах, где фальсификации были обычными, ЕР получала немного больше или немного меньше, чем в 2003 году, когда ее результат составил 37%. Зато в некоторых регионах ее «популярность» резко подскочила: в Татарстане с 60% до 78%, в Дагестане с 66% до 83%, в Башкирии с 39% до 70%.

Соответственно, основной элемент реакции — выстраивание нового механизма взаимоотношений с региональными элитами. Как отмечали регионалисты (в частности, Александр Кынев), навязанная Кремлем система назначения губернаторов ослабила и отчасти разрушила региональные электоральные машины. Раньше они нужны были губернатору, чтобы обеспечить свое переизбрание, а заодно работали на выборах федеральных. Это обеспечивало спайку интересов.

Восстановление губернаторских «выборов» понадобилось Кремлю, чтобы восстановить эту спайку и работоспособность «машин». При этом механизм фильтров исключает доступ к выборам «несистемных элементов», а, кроме того, позволяет Кремлю вмешиваться в ход кампании. На примере незадачливого брянского губера руководство страны уже продемонстрировало, что имеет рычаги влияния на допуск к выборам даже действующего главы региона. Возвращение к «выборности» — это не либерализация, а скорее переформатирование правил элитного торга, выстраивание последовательной клиентелистской вертикали. Признание определенной политической автономии региональной власти в обмен на бесперебойную поставку лояльных голосов.

Второй элемент реакции — ставка на «отстающих» и консервативное большинство. Если в первой половине своего правления Путин маневрировал между прогрессистско-рыночными настроениями продвинутых слоев и верой периферии в «социально-ориентированный» авторитаризм, то теперь первая часть формулы практически отпала. Это вполне серьезный выбор с точки зрения экономической политики. Декларированные планы по «накачке оборонки», отказ от накопительных пенсий — вполне знаковые элементы выбора в пользу перераспределительного государства, перекачивающего ресурсы из более эффективных и модернизированных секторов в менее модернизированные и эффективные. Это выбор неизбежный, так как, окончательно потеряв поддержку продвинутой части общества, Путин вынужден искать ее у отстающей, консолидировать свое «консервативное большинство».

Третий элемент реакции лежит в сфере идеологии и выглядит наиболее экзотично. Это ставка на православный фундаментализм. Вещь в России достаточно маргинальная, но очень привлекательная для Путина тем, что позволяет симулировать идеологическую мобилизацию: войны нет, но общество психологически находится в состоянии войны — за ценности. Путин пытается копировать политические трюки мусульманского мира. Это еще один шаг в формировании «антизападнической» платформы как способа идеологической легитимации режима, следующая станция после сурковской «суверенной демократии».

Эта ставка в конструкции путинской реакции выглядит экзотичной и проблемной, потому что вызывает большое сопротивление «союзнических» элит. Она до некоторой степени вынужденная, но в то же время находится на острие реакции, является одним из двух ее главных жал. Главный эффект массовых уличных акций состоит в том, что люди понимают: их много. Это мобилизует и их самих, и дает определенный сигнал обществу: обыватель и элиты начинают впитывать повестку активного большинства, воспринимать ее как ценностно и социально важный тренд.

Поэтому Путину совершенно необходимо было перебить болотную эйфорию. Продемонстрировать рассерженным, но мирным горожанам, которые почувствовали, как их много, что тех, других, рассерженных и не мирных, требующих тюрем, публичных наказаний кнутом, погромов — еще больше. Или, по крайней мере, не меньше.

Притом что в социологическом смысле православный фундаментализм сугубо маргинален и предъявленный тренд в большой степени является медийным симулякром, этот ход Путина имеет большой успех. Психологически «рассерженные горожане» — ядро зимних протестов — подавлены и растеряны, это ядро сжалось и ушло в себя. Оно отказалось от претензий на экспансию, скукоживаясь до масштабов Садового кольца и телеканала «Дождь». Оно хочет разговаривать со «своими», опасаясь предъявленного ей Путиным чучела.

Четвертый элемент реакции — это выстраивание репрессивного аппарата и репрессивной юриспруденции для борьбы с публичными проявлениями инакомыслия. Не перечисляя соответствующих нововведений в УК, можно сформулировать так: если в середине 2000-х была создана система, позволяющая придать иллюзию законности посадке в тюрьму любого, занимающегося экономической деятельностью, то теперь стоит задача перенести этот опыт в сферу гражданской публичной деятельности. Дело Самуцевич, Алехиной и Толоконниковой, осужденных за антипутинский панк-молебен, а также «болотное дело», которое планомерно готовится, построены на вменении преступления вместо доказательства наличия его состава и призваны создать систему образцов для преследования инакомыслия по уголовным статьям, утвердить ее в сознании общества как новую норму.

Наконец, пятый рычаг реакции пока не проявил себя в полный рост. Очевидно, Путин испытывает здесь серьезные колебания. В системе, построенной на принципах коррупционной лояльности, момент слабости, когда крысы могут побежать с корабля, необходимо преодолевать с помощью мощной антикоррупционной кампании. Такая кампания должна вернуть Путину популярность, а для «своих» стать внеочередной присягой — процедурой подтверждения лояльности и чистки рядов. Помните, как видный единоросс Пехтин (известный инсайдерской скупкой земель, по которым должны пройти федеральные трассы) крикнул изгоняемому из Думы Гудкову: «Иуда!» Что он имел в виду? Что-то вроде: один из нас, а пошел против нас.

Дисциплинирование элит — центральная задача реакции. Но пока Путин демонстрирует здесь нерешительность. И это признак неуверенности в себе, ощущения, что угрозы на самом деле не купированы, а только закутаны дымовыми шашками. Да, описанная повестка реакции выглядит скорее как эффектная психическая атака, чем как работоспособная политика. Слишком театрально, нарочито. А вдруг кто-то не испугается? Ведь у Путина нет запасного хода на этот случай. Но это тема отдельного разговора.