Сваливается ли Белоруссия в новый кризис, особенно с учетом более жесткой политики Москвы и необходимостью выплачивать большие суммы в погашение задолженности? В чем причина определенной устойчивости белорусской экономической модели?

На эти вопросы в программе «Пражский акцент» отвечают научный сотрудник Белорусского экономического исследовательско-образовательного центра (BEROC) Дмитрий Крук, директор по исследованиям дискуссионно-аналитического сообщества «Либеральный клуб» Евгений Прейгерман, академический директор Белорусского института стратегических исследований (Вильнюс), профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Алексей Пикулик. Ведущий – Юрий Дракохруст.

Дракохруст: Впервые за много месяцев отрицательное сальдо торгового баланса, колебания курса рубля, разрыв между темпом роста зарплат и производительностью труда – такие экономические последствия выборов получила Белоруссия. Некоторые из этих тенденций с фотографической точностью повторяют ситуацию января–февраля 2011 года. Можно ли сказать, что Белоруссия сваливается в новый кризис, особенно с учетом более жесткой политики Москвы и необходимостью выплачивать большие суммы в погашение задолженности в следующем году? Или мы просто наблюдаем так называемый политико-деловой цикл, до выборов власть раздает щедрые подарки населению, после них наступает экономическое похмелье. Но от похмелья никто не умирает. Как правило. Дмитрий, какова ваша оценка?

Крук: Я скорее соглашусь со вторым вариантом. На мой взгляд – это проявление экономического и делового цикла. И сравнивать сегодняшнюю ситуацию с событиями января 2011 года, на мой взгляд, не совсем корректно. В то время накопилось очень много диспропорций, и мы имели стремление властей стабилизировать курс рубля. А сейчас мы официально имеем плавающий курс рубля. Те бывшие диспропорции, которые были за счет инфляции и девальвации прошлого года, они почти ликвидированы. Поэтому, на мой взгляд, мы скорее наблюдаем некий плавный дрейф к тому, что больше обусловлено долгосрочными тенденциями. Поэтому я не вижу предпосылок к тому, чтобы ожидать резкого обострения ситуации сейчас.

Дракохруст: Евгений, впервые с сентября прошлого года происходит ухудшение: отрицательное сальдо, рубль пополз вверх. К тому же ситуация отягощается тем, что московские пряники подходят к концу и Москва демонстрирует кнут, ну, по крайней мере, кончик кнута показывает. С другой стороны приближается 2013 год, приближаются сроки уплаты довольно большой задолженности. Все-таки это кризис или похмелье?

Прейгерман: Что касается российских пряников, то они у нас все время то приближаются к концу, то потом снова появляются в еще больших размерах. Это интересное явление. Вообще я считаю, что здесь нет противоречия между тем, что начинается новый политико-деловой цикл, который обусловлен парламентскими выборами, и тем, что мы теряем определенные внешние факторы в виде, например схемы растворителей, которые сделали потрясающий вклад в стабилизацию ситуации. Можно просто напомнить, что эти растворители-разбавители плюс нефтехимия составили примерно 80% нашего экспорта. Это серьезный вклад. У нас такое положение, что и цикл заканчивается, и схема. Действительно, я соглашусь с Дмитрием, скорее всего в ближайшие месяцы не стоит ожидать каких-то катастрофических сдвигов, какого-то явного кризиса. Тем не менее, если все это будет продолжаться, если не будет найдена какая-то новая схема или каких-то новых интересных договоренностей Александр Лукашенко не достигнет в Москве, то, я думаю, что мы в перспективе вновь можем вернуться к кризисным явлениям. Учитывая то, что вы сказали, что 3 или 2 миллиарда долларов долгов в следующем году придется на внешний рынок отдавать.

Дракохруст: Алексей, в советские времена ходил такой анекдот про учительницу, которая объясняет детям, что если куры дохнут – это беда, а если самолет с членами политбюро падает – это катастрофа. Говорит: «Вовочка, объясни». И Вовочка говорит: «Когда падает самолет с членами политбюро – это катастрофа, но не беда. Беда, если куры дохнут». Так что сейчас происходит в белорусской экономике – беда или катастрофа?

Пикулик: Это беда, но не катастрофа. Это беда, потому что белорусская экономика – постсоциалистическая, с большой долей государства в структуре собственности, в структуре ВВП. Она, естественно, уязвима кризисом. Она долгое время существовала на дотациях. Это нормальный процесс. Я не вижу здесь никакой катастрофы, потому что существует множество активов, которые можно продать и слишком большое количество новых схем, которые можно найти и осуществить с участием той же России.

Дракохруст: Алексей, вы ставите свою репутацию на прогноз, что повторение 2011 года в ближайшие месяцы ожидать не стоит.

Пикулик: Нет, я не ставлю свою репутацию на кон и не делаю прогноза. Вполне возможно повторение ситуации 2011 года, об этом говорят ситуация с курсом и отрицательное сальдо во внешней торговле и макроэкономические диспропорции. Это, безусловно, может быть. Но это не финальный конец экономической модели Белоруссии. Есть слишком много вещей, которые можно продать.

Дракохруст: В чем причина определенной устойчивости белорусской экономической модели? Она выглядит вызовом всем основам экономической теории – старомодный неэффективный социализм, мизерные иностранные инвестиции, отсутствие мотивации к повышению производительности труда и инноваций. Мы помним, как в прошлом году во время кризиса звучали дружные голоса, что это конец, крах, коллапс белорусской экономической модели, один уважаемый экономист ровно год назад в программе «Пражский акцент» прогнозировал, что средняя зарплата в октябре прошлого года будет 100 долларов. Год прошел и он заметно выше 100 долларов. Есть простой ответ – Россия. Но цифра российской помощи в целом составляет, кажется, 5 миллиардов долларов в год. ВВП Белоруссии, напомню, порядка 50 миллиардов. Так что это 10% ВВП. Всего 10%. Или целых 10%. Это имеет такое решающее значение?

Прейгерман: Если глобально говорить об этой устойчивой модели, то я начал бы с того, что Александр Лукашенко не может работать в какой-то другой модели. Если переходить к экономическим факторам, то можно вспомнить тот же самый российский фактор. У нас обычно различные споры по поводу того, сколько процентов ВВП составляет эта поддержка. Например, если обратиться к цифрам Всемирного банка, которые были опубликованы в докладе летом этого года, то они констатируют, что где-то с 2001 по 2010 год поддержка только по энергоносителям составила 13% ВВП. В этом году различные экономисты говорят, что опять-таки только по энергоносителям это 20% ВВП, но мы сюда можем добавить политически обусловленный доступ на российский рынок по разным группам товаров и так далее. Это действительно большая цифра и, даже если она составляет 15% ВВП, то это очень серьезно. Если обратиться к прошлогоднему прогнозу вашего экономиста, то в этом году мы можем смотреть на данные по энергоносителям, на схемы наших растворителей-разбавителей – это был большой вклад в то, чтобы выровнять внешнеторговое сальдо и, на мой взгляд, это один из факторов, почему наши зарплаты не 100 долларов, как этот экономист прогнозировал.

Дракохруст: Алексей, как бы вы тут разложили по факторам? То, что российский фактор существует, все знают и никто этого не скрывает. Но вряд ли все сводится к нему? Если все сводится к российскому гранту, то тогда все прогнозы фактически пустые, потому что все зависит от того, о чем Лукашенко договориться с россиянами. Договориться – все кризисные вопросы будут сняты, не договориться – будет кризис. Или все-таки существуют какие-то другие факторы?

Пикулик: Речь с одной стороны идет о достаточно благоприятном экономическом наследии, доставшемся Белоруссии от СССР, и неблагоприятном с другой стороны, о достаточно модернизированных современных производствах, которые, безусловно, неадекватны местным ресурсам и местным возможностям. Если говорить о российском гранте, то такая модель не является уникальной. Это действительно модель государства-рантъе. Можно вспомнить Польшу в 80-х годов, весь советский блок 80-х годов, когда Советский союз оплачивал лояльность этих стран дисконтированными ценами на нефть и на газ. То же самое происходит сейчас и с Белоруссией. Лукашенко ничего нового не придумал, более того, он смог адекватно обновить удобную для себя модель, которую позаимствовал у стран-сателлитов СССР. Что касается схем с растворителями-растворителями, то мы почему-то забываем, что российские компании, которые перерабатывают в Белоруссии нефть, имеют свою большую заинтересованность в этих схемах. Это не белорусская, не только белорусская, схема, это схема, в которой у белорусского государства, видимо, доля, но не более того. В том, что Путин решил в последнее время эту схему прикрыть, тут вопрос, наверное, немного сложнее, чем просто вопрос потери российского бюджета.

Дракохруст: Дмитрий, а как вы смотрите на эту проблему? Российский исследователь Андрей Суздальцев на недавней конференции в Каунасе озвучил расчеты министерства торговли РФ, согласно которым вся российская помощь, прямая и косвенная, составляет чуть ли не половину белорусского ВВП. Так сколько она составляет и все ли ею можно объяснить?

Крук: Во-первых, я не соглашусь, что современная белорусская экономическая модель – это вызов экономической теории. В Белоруссии избран какой-то свой вариант соотношения эффективности и каких-то политических целей. Действительно во многих сферах мы жертвуем эффективностью, чтобы решать текущие политические задачи, решать какие-то задачи социальной справедливости и так далее. Но при этом современная белорусская экономическая модель не могла существовать без существенных кризисов и проблем. Эта модель не позволяет обеспечивать высокие темпы роста, соотносимые с Литвой, Чехией, с соседними странами, которые выбрали другой путь развития. Кроме того, чтобы мы могли сохранять высокие темпы роста, нужны политические решения – те же договоренности с Россией. Их можно интерпретировать по-разному. Кто-то может говорить, например, о налоге на имперские амбиции. И также есть разные взгляды на то, как корректно оценивать размеры то ли гранта, то ли помощи, то ли налога на амбиции. Вы говорили о цифре в 50% ВВП, также можно с определенными подходами рассчитать, что это не более 5–7% ВВП. Поэтому какой-то окончательной цифры я здесь не вижу, здесь во многом политический подход.

Дракохруст: В последнее время в речах и заявлениях президента все чаще звучат тезисы о модернизации. Получается, что и объявленная ​​административная реформа – это тоже часть этих планов модернизации. А зачем она нужна? Вот Саакашвили дореформировался на этой неделе. От добра добра не ищут. Какой вариант модернизации избирает, по вашим оценкам, белорусская власть?

Пикулик: Александр Лукашенко, когда говорил о модернизации, скорее всего он имел в виду повышение производительности труда, создание новых информационных технологий, применение инноваций в производстве. Трудно сказать, что имеется в виду под реформой административного аппарата. Скорее всего, это диктуется необходимостью снижения затрат на госструктуры. Лукашенко понимает, что вопрос модернизации можно решить повышением уровня человеческого капитала, который на данный момент достаточно низок. Другой вопрос, насколько это будет реализовано. Потому, что если мы почитаем программы правительства, то, в принципе, там написано все достаточно хорошо. Но существует очень большой разрыв между знанием того, что нужно делать, и умением это сделать. Я думаю, что власть поняла, что для более эффективного управления нужен совершенно другой человеческий капитал. Я не удивлюсь, если в какой-то момент Лукашенко начнет посылать номенклатуру получать образование на Западе, как, например, это было сделано в авторитарном Казахстане и Азербайджане. Никакой революции от этого не произошло.

Дракохруст: Дмитрий, как бы вы ответили на вопрос: зачем эта модернизация? И второе, что сейчас вспомнил Алексей: действительно есть примеры, даже на постсоветском пространстве, довольно удачной модернизации административного аппарата при сохранении авторитарной системы. Тот же опыт Казахстана международные эксперты одобряют. Или это будет другая модель?

Крук: Я считаю, что основная причина в том, что существующая модель действительно устойчива, но она может быть устойчивой только при низких темпах развития. Иными словами, можно сказать, что это ловушка бедности. При этой модели мы будем стойкими, но очень бедными, в частности, намного беднее, чем соседние страны. Так мы можем существовать устойчиво и без модернизации.

Дракохруст: Дмитрий, извините, но я вас прерву. Может, я чего-то не знаю, но мне кажется, что темпы роста ВВП Белоруссии были всегда рекордными. Они, по крайней мере, были большими, чем у южных и восточных партнеров по СНГ.

Крук: В последние 10 лет это действительно было так. Но генерировать такие темпы роста белорусская экономика больше не в состоянии. И это основная проблема. Для того чтобы покрыть разницу в зарплатах, разницу в доходах и уровне благосостояния с соседними странами, я даже беру ближайших соседей – Польшу и Литву – не говоря уже о таких высокоразвитых стран, как Германия и Франция, для этого необходимо показывать ежегодно в течение довольно длительного срока темпы развития в 7–8%. И это причина того, что на всех всебелорусских собраниях определяются очень, как говорят в правительстве, амбициозные цифры роста. Проблема в том, что мы больше не в состоянии генерировать эти темпы. Поэтому выбор встает такой: либо необходимо реформировать модель, либо нужно согласиться с тем, что мы будем отставать по уровню благосостояния. Мне кажется, что второй вариант будет неприемлемым не только с политической точки зрения, но и он будет неприемлемым и тогда, когда это будет заявлено вслух. Все это приведет к тому, что Белоруссия попадет в так называемую ловушку бедности. Когда многие из тех, кто в состоянии будет зарабатывать больше, просто будут уезжать из Белоруссии и будут реализовывать свой потенциал и свои амбиции, зарабатывать капитал за пределами страны. От этого Белоруссия будет попадать в еще большую ситуацию бедности. Выход из этой ситуации тяжелый и он может занять много времени. Поэтому нужно говорить о том, что модель должна адаптироваться к современным условиям, надо найти те пути, которые обеспечат те темпы роста доходов, которые будут конкурентоспособны с другими странами.

Дракохруст: Евгений, как вам видится модернизация, не в том смысле, как бы вы ее проводили, если бы были на месте Лукашенко, а как она пойдет де-факто с учетом всех политических, экономических, социальных и других ограничений?

Прейгерман: Если позволите, то сначала я хотел бы сказать несколько слов о нашей устойчивости, и почему вообще тема модернизации звучит все чаще. Несмотря на бедную устойчивость, о которой говорит Дмитрий, деградация этой устойчивости становится все более и более очевидной. Это не только мои слова и слова тех, кто работает в независимом секторе. Это слова министра Снопкова и в целом министерства экономики. В августе министр на одном из заседаний говорил, что у нас есть лишь несколько секторов, которые более-менее развиты. Но мы уже теряем конкурентоспособность даже на традиционных для этих секторов внешних рынках.

Говорил он и о том, что экспорт у нас сосредоточен лишь в нескольких странах, скажем, если выйти за десятку первых зарубежных партнеров, то только 16% приходится на все другие страны. Все эти проблемы, которые мы с вами всегда обсуждаем, все больше звучат и на государственном уровне. Не реагировать на это нельзя. Что касается административной реформы, о которой говорит Лукашенко, то, на мой взгляд, это еще и в определенной степени реакция на то, что все больше людей уходит из административных, из государственных органов, просто не хотят работать. Мне как-то недели 2 назад один знакомый с высокой нашей службы рассказывал, что половина людей уехала, а те, что остались, за те деньги, которые им платят, просто приходят на работу и сидят в интернете. Это такая революция изнутри. Возможно, революция – слишком сильное слово, но тем не менее. Конечно, Лукашенко также должен реагировать на это.

Еще один фактор, из-за чего тема модернизации в нашей стране будет звучать все громче – это, разумеется, фактор Всемирной торговой организации. Мы знаем, что субсидии в большом объеме там возможны только для инновационных предприятий. Поэтому я думаю, что по этой причинен мы будем все больше говорить о модернизации.
И последнее, какая модернизация видится нашему руководству. Разумеется, это авторитарная модернизация, разумеется, они все больше смотрят на Китай или на другие недемократические страны, мечтают о подобной модернизацию. Конечно, это никоим образом не политическая модернизация. Для меня большой вопрос, возможно ли это в Белоруссии.

Дракохруст: Последний вопрос о социальном измерении нынешнего экономического состояния. Вы все высказывались довольно оптимистично. На ваш взгляд, белорусы так и будут молчать, терпеть? В прошлом году во время очень сильного кризиса страдали, а теперь масштабы ухудшения экономической ситуации не те. Может ли нынешнее «голосование ногами» на парламентских выборах быть эхом прошлогоднего кризиса? И чего в смысле градуса социального протеста можно ожидать в ближайшее время?

Прейгерман: Я думаю, что в ближайшее время таких уличных протестов, как мечтает белорусская оппозиция, которые приведут к изменению режима, ожидать не приходится. Много уже говорилось о социальном контракте и о том, что люди выбирают вариант «бегства», то есть, например, едут на дачу вместо того, чтобы выходить на улицу. Скорее всего это будет повторяться. В той точке, когда ситуация действительно станет критической, можно скорее ожидать шагов со стороны той же России через белорусскую номенклатуру или через другие каналы, которые будут делать все, чтобы здесь не было настоящей революции.