Не сбылось оптимистическое предсказание насчет протестной активности.

Для эпохи реакции всегда характерна общественная пассивность, но сегодняшняя пассивность имеет особо злокачественный характер, потому что в основе ее отнюдь не лояльность, не преданность Путину, а пассивное злорадство.

В прошлой колонке я пообещал признать себя очень плохим пророком, если на Марш несогласных 15 сентября выйдет меньше 120 000 участников.
Значительная часть читателей — не только проплаченных злопыхателей, радостно кричащих: «Провал!» после каждого митинга, но и вполне сочувствующих — отозвалась единодушным: «Ждем-с». С удовольствием признаю себя очень плохим пророком. С удовольствием — потому что большая часть предсказанного в колонке «Воронка» меня отнюдь не радует: более того, пугает.

Стало быть, не сбылось оптимистическое предсказание насчет протестной активности — и это действительно очень грустно.
Грустно прежде всего потому, что для эпохи реакции всегда характерна общественная пассивность, но это бы полбеды. Сегодняшняя пассивность имеет особо злокачественный характер именно потому, что в основе ее отнюдь не лояльность, не преданность Путину, не восторг от текущего положения дел. В основе ее — «чума на оба ваши дома», пассивное злорадство, любопытствующее ожидание, кто первым обгадится.

Разговоры о том, что подавляющему большинству населения стало при Путине значительно легче жить, могут вестись только людьми, которые в самом деле давно не выезжали из Москвы.
Кроме того, «легче жить» — не значит «легче дышать»: народу — и интеллигенции как его наиболее активной части — небезразлична атмосфера в обществе.

Но эта атмосфера действует, проникает в легкие, разлагает умы — и потому сегодняшний тренд заключается в бесполезности всякого действия: сегодня на гребне будет не тот, кто говорит, а тот, кто молчит, не действующий, а выжидающий, не принадлежащий к конкретному стану, а отважно критикующий с дивана всех и вся.
Разумеется, такая позиция на практике равна присоединению к сильнейшему — но власть ведь тоже не назовешь сильной: у нее свой кризис, независимый от протестного движения. Пусть тысячу раз не правы мы все, выходящие на марши или трибуны, — но независимо от наших мнений действующая политическая система близка к коллапсу, популярность ее падает, а рейтинг обеспечен лишь массовым страхом перед любыми переменами. У нас это, к сожалению, в крови.

И в этом принципиальное отличие нового застоя от семидесятых: тогда существовал высмеянный Михаилом Мишиным всенародный пассивный «одобрямс».
Сегодня существует «ждемс» — совсем неодобрительный и куда менее симпатичный, поскольку злорадство вообще не принадлежит к числу человеческих добродетелей. Этот «ждемс» тотален и равно готов разразиться волной довольно рабских по сути смешков в ответ на любое событие, будь то полет Путина с журавлями или Марш миллионов, встреча Путина с Машей Гессен или встреча Навального с Удальцовым.

Среда «ждемса» не предполагает никакой общности — тут каждый сам за себя; это отражение ситуации, когда ни с одной общественной силой нельзя солидаризироваться.
Сегодня делать что-либо — вернейший путь к поражению. Лучший способ показаться умным — ничего не говорить. Простейший способ стать пророком — предсказывать крах любому начинанию. Гарантия нравственной чистоты — абсолютное бездействие.

Короче, у всех реакционных эпох есть общая доминанта: если героями пограничных, революционных либо попросту бурных времен становятся люди действия — пассионарии, в антинаучной терминологии Гумилева, — то в эпохи реакции приходит время Молчацких.
Они ничем не рискуют, как Молчалины, и всех ругают, как Чацкие. А потом приходят катастрофы — пусть сегодня они, с поправкой на масштаб эпохи и страны, будут не особенно разрушительны. Кто-то их вообще не заметит, так и продолжит брюзжать, тысячу раз назвав крахом любую чужую победу и не заметив собственной гибели.

Я буду счастлив оказаться плохим пророком.
Но не окажусь. Потому что уже сегодня число людей, готовых делать хоть что-то — не важно, охранительное или протестное, — скукоживается на глазах, отравляется сепсисом тотального скепсиса. И самое странное, что этот коллективный «ждемс» кажется мне гораздо хуже не только оппозиции, но и Путина. Страшно сказать: я даже начинаю сочувствовать Путину — он хоть что-то делает.

Последняя фраза (как и большинство финалов моих колонок, если кто заметил) адресована именно коллективному «ждемсу».
Я очень хочу почитать его комменты о том, как после очередного оглушительного краха очередной протестной акции в очередной раз покупаю себе жизнь.