«Эксперты» охотно намекают на то, что демократические ценности несовместимы с русским национальным характером. Однако при этом страна насчитывает 190-летнюю демократическую историю. Кажется, что «управляемая демократия» российского президента Владимира Путина контролирует Россию. Националистическая эйфория, охватившая страну после аннексии Крыма, представляется Кремлю гарантированным и беспрецедентным тылом со стороны российского населения. Неудивительно, что только сейчас западные наблюдатели в связи с таким положением дел высказывают свою позицию. Они считают, что Россия снимает с себя «маску», под которой спрятана её «настоящая» сущность. К тому же, с их точки зрения, в один ряд с имперским поведением можно поставить и «отказ от демократии».

В интервью газете «Sueddeuschte Zeitung» бывший председатель партии СДПГ Маттиас Платцек заявил следующее: «Те, кто критикуют Владимира Путина, часто забывают о том, что у России, в принципе, не было демократической истории». Но с таким неоспоримым высказыванием политик упускает из виду один факт: в России существует не только традиция авторитарного управления страной, но и другая глубоко закреплённая традиция, которая была призвана стать перманентным вызовом для российского авторитарного государства после восстания декабристов в 1825 году. Правда, декабристы потерпели фиаско (Конституция, за которую они выступали, была принята восемьдесят лет спустя в результате Революции 1905 года). В России стремление к свободе было известно ещё и в более ранние периоды истории страны (восстание казаков и крестьян, восстание дворян против абсолютной монархии). Однако впредь такое стремление всегда ассоциировалось с понятием «декабристы».

Интеллигенция олицетворяла нонконформизм

Десятилетиями Запад не принимал во внимание внутрироссийских обстоятельств. Через восемнадцать лет после восстания декабристов французский монархист Маркиз де Кюстин (который ни слова не знал по-русски и который по сей день зачастую считается видным знатоком русского менталитета) сказал следующее: «Здесь всё единогласно. Русских, и стар, и млад, можно назвать “опьянёнными” рабством». К тому времени, когда были написаны эти строки, в так называемой «опьянённой рабством» России началось развитие общественной формации, которая олицетворяла нонконформизм и борьбу против неприкасаемой власти в любом её виде. В стране появилась русская интеллигенция.

Тот факт, что понятие «интеллигенция» не переводится на языки западных стран и что лишь используется как технический термин, указывает на то, что если речь идёт об «интеллигенции», то подразумевается типично российский феномен, который, по сути, в других странах эквивалента не имеет. В этой связи немецкий историк Теодор Шидер (Theodor Schieder) заметил, что Западу «безусловность и абсолютизм, которые характеризуют революционные убеждения интеллигенции», практически были неизвестны. Наконец, этой немногочисленной удалось «потрясти» жестокую монархию и её устои и в значительной мере привести к её падению. На руинах павшей в 1917 году монархии была построена «первая» русская демократия, которая, по сути дела, была детищем революционной интеллигенции. И тот факт, что, вероятно, самый либеральный период в истории России завершился через восемь месяцев, не имел ничего общего с русским национальным характером. Проблема заключалась в бесцеремонности тоталитарных врагов либерализма, которые использовали все свободы, предоставляемые демократией, для того чтобы уничтожить его.

Позже и другие страны приобрели данный опыт. Например, примерно через пятнадцать лет такой же сценарий повторился и в Германии — в мирное время, а не во время четвёртого военного года, который на тот момент переживала Россия. К тому же не стоит забывать, что именно большевиков (тех, кто создал первый тоталитарный режим современности на обломках российской демократии) поджидали серьёзные проблемы — как, например, заново лишать свободы уже свободное российское общество. В России, в отличие от Германии после прихода к власти национал-социалистов, тоталитарный режим возник не после достаточно быстрого насильственного установления господствующей идеологии, а после трёхлетней гражданской войны, в которой погибло людей больше, чем в Первую мировую войну.

Во время гражданской войны подавляющие большинство населения выступало против большевиков, либо боролось с ними, либо оказывало пассивное сопротивление. И тот факт, что большевикам всё же удалось выиграть эту войну и после «передышки» в 1920-ых годах (время Новой экономической политики) возобновить «социалистическое наступление» против собственного народа, имел мало общего с русским национальным характером, так же как и успех большевиков в октябре 1917 года. Это было связано с методами ведения борьбы, используемыми тоталитарной партией. И на этот раз не во время фазы ее становления, а уже после того, как режим был установлен.

«Беспрецедентный крепостной полк»

Появившийся в 30-ые годы XX века сталинский Левиафан, сконцентрировавший в своих руках такое количество властных прерогатив, о которых и Томас Гоббс не мог мечтать, мог уничтожить на своём пути всех тех, кто выступал против его (даже самых безумных) проектов. В 1932 году о положении в стране писал ссыльный историк Георгий Федотов: «Так российская история под именем социализма получает беспрецедентный крепостной полк». Как же могло так случиться, что российское общество потерпело тяжелое поражение? В первую очередь, Федотов сводил всё к тому, что после уничтожения революционной интеллигенции при помощи большевиков в России уже не было того общественного слоя, который больше всего ценил бы свободу. Эта свобода, которой не хватало Федотову, и традиция, на которую опиралась общественная формация в лице декабристов, не дали вычеркнуть себя из российской истории на долгое время.

Примерно через двенадцать лет после смерти Иосифа Сталина, после преодоления шока сталинских лет террора, эта формация появилась вновь — уже в лице советского правозащитного движения, адептом которого стал Андрей Амальрик, который описал его следующим образом: «В несвободной стране правозащитники стали вести себя как свободные люди и тем самым менять моральную атмосферу в стране». Дейсвительно, двадцать лет спустя горбачёвское «новое мышление» — осознанно или нет — ориентировалось на некоторые постулаты советских диссидентов. Вследствие этого последний генеральный секретарь КПСС (даже если сам того не желая) создал условия для развала коммунистической системы и возникновения «второй» российской демократии.

Владимир Путин маргинализировал либеральную традицию

Некоторые восточные и западные обозреватели объясняют тот факт, что «вторая» российская демократия была похожа на «первую», стала хрупким творением и достаточно быстро рухнула, тем, что демократические ценности с русским национальным характером несовместимы. Тем самым, они пренебрегают почти 190-летней традицией страны, которую нельзя вычеркнуть из российской истории, так же как и имперские времена. Кажется, «управляемой демократии» Владимира Путина удалось маргинализировать завет.

В марте 2014 года, в начале крымского кризиса, многие открыто выступали против присоединения Крыма. Накануне референдума по Крыму (на котором решалось присоединение полуострова к России) тысячи москвичей вышли на демонстрацию против правительства и его авантюрной политики в отношении Украины. 13-го марта оппозиционная газета «Новая газета» опубликовала обращение большого количества представителей российской интеллигенции, в котором они предупреждали о разрушительных последствиях такой политики. Правда, их голос так и остался неуслышанным, голос попросту затих.

Подавляющее большинство населения солидарно с проводимым политическим курсом, несмотря на то, что Кремль продолжает лишать свободы собственный народ и избегает любого общественного контроля. Отражаются ли в подобной позиции сущностные черты русского характера, которые подразумевают некоторые наблюдатели? Вряд ли. За прошедшие сто лет другие народы тоже пережили похожий побег от реальности, причем с такими же болезненными последствиями. Рано или поздно нынешние сторонники Владимира Путина прочувствуют последствия его курса. Потом они осознают, как важно контролировать своё правительство для того, чтобы удержать его от авантюристской политики. А затем они вспомнят о тех, кто их предупреждал и указывал на риски, которые таит такая политика.