Я уже писала о том, что русский язык, несмотря на законы, которые его стараются очистить, постепенно становится языком ненависти.

Теперь хочу развить эту тему подробней, тем более что этот язык ненависти — мой родной, тот, на котором я училась говорить, читать, писать и выражать свои мысли и на котором мне все труднее и труднее становится передать то, что чувствую, с предельной четкостью и при этом не отклонившись от привычного этического курса.

Самый простой пример этому — самоидентификация. Помимо русской, греческой, украинской, еврейской и турецкой крови, у меня есть небольшая часть — меньше осьмушки — крови народности рома, которая известна русскоговорящему человеку как цыгане. Нет, я вовсе не пытаюсь за эти пару капель крови купить себе индивидуальность и не считаю, что имею хоть какое-то моральное право на то, чтобы считать себя рома или считать, что страдания этого обездоленного и лишенного земли народа — нечто, превращающее меня в ущемленное меньшинство. В конце концов, я практически ничего не знаю о культуре рома, а дразнили меня всегда «ж**овкой». Но я не хочу, чтобы эта часть меня осталась забытой, и когда разговор идет о происхождении, всегда честно упоминаю о ней.

И вот когда я говорю «рома», большинство моих собеседников распахивает глаза: для них это слово ничего не значит, и лишь некоторые пытаются объяснить это семантической похожестью на «румынов», хотя это абсолютно разные два этноса. Если же я говорю, что у меня в роду были цыгане, непременно начинаются шутки про «позолотить ручку» и хор с медведями. Меня спрашивают, не оттого ли у меня на пальцах так много колец и как скоро я убегу в табор. Это, конечно, абсолютная глупость. И то, насколько сильно целый этнос свели к простому стереотипу на уровне анекдотов, многое говорит о том, как русскоязычное население относится к другим национальностям, видя их не как граждан другой культуры, а как утрированные карикатуры.

Так, например, «таджик» на русском — уже не обозначение уроженца Таджикистана, а слово, имеющее коннотацию «малоквалифицированный приезжий мигрант, плохо говорящий по-русски». «Кавказец» обязательно не умеет себя прилично вести, «чеченец» и «дагестанец» угрожают безопасности. При отдалении от сетки границ бывшего СССР правило не меняется, хотя становится мягче — будто бы следуя за абстракцией угрозы: «американцы» — «ну тупые», «немцы» педантичны, «итальянцы» — сибариты, «турки» — бабники.. «Евреи», всем известно, умны и отпетые жадины. Больше всего повезло «французам», хотя на правду представление о них тоже мало смахивает: они все как один Бельмондо и умеют соблазнять.

Понятно, конечно, что все эти стереотипы на поверхности, и образованный, толерантный человек, поминая в разговоре хоть немцев, хоть чеченцев, абсолютно ничего не обобщает, не пытается все свести к схеме. Но вот когда дело доходит до африканцев, я не могу спокойно разговаривать даже с самыми нежными людьми. В русском языке будто бы принято называть темнокожих, будь они уроженцами африканского континента или вполне ассимилировавшимися жителями Запада, «неграми». Это слово очень проблематично. Во-первых, опять-таки, по коннотациям — например, словосочетание «литературный негр» прямо указывает на то, что быть «негром» — значит, быть подневольным работником, то есть, попросту говоря, «рабом». Следовать порочной логический цепочке — «негр», значит, «раб» — совершенно неправильно и бесчувственно, ведь поколение за поколением темнокожие жители западного мира страдали и продолжают страдать, чтобы общество признало их свободными и равными «белым» людьми. Как будто проблема восприятия «третьего мира» (африканского в том числе) как чего-то грязного, угрожающего, звериного, вдруг куда-то взяла и испарилась!

Ну, а во-вторых, это слово абсолютно неприемлемо как обобщающий термин для темнокожей популяции в западных странах, например. Даже мои знакомые, которые однажды жили (или продолжают жить) за границей, оперируют тем же самым словом «негр», когда говорят по-русски. При этом у них, скорее всего, есть и пара темнокожих знакомых, и записи черных рэперов на пластинках, и они едва ли станут во время разговора на английском языке в приличном американском, например, обществе называть певицу Бейонсе или модель Наоми Кэмпбелл «негритянками», как будто они — экзотические зверьки. Тем не менее, переходя на русский, даже самый просветленный русскоязычный человек возвращает в свой лексикон термины, которые в иных обстоятельствах считались бы неделикатными и расистскими.

Причиной этой смены тональности чаще всего называют разнящиеся с другими правила русского языка. Слово «негр», кстати, можно встретить в том числе и в публикациях на сайте Радио Свобода. Как-то я наблюдала: основатель развлекательно-новостных порталов LookAtMe Медиа Василий Эсманов в комментариях к статье на политизированном ресурсе The Village оправдывал использование слова «негр» ссылкой на вики-словарь, где говорилось, что «негр» — это не обидное слово и что, мол, в русском языке это норма. При этом, конечно, либеральная общественность яростно осуждает любые законодательные органы Российской Федерации, когда те пытаются ввести какие-то коррективы в то, что разрешено и что запрещено в русском языке (как, например, это случилось в случае с запретом матерных ругательств). Почему-то, когда дело доходит до ругани, считается, что говорящий по-русски человек в состоянии распоряжаться богатым языком в полной мере и не нуждается во внешних запретах, так как сам сможет, исходя из здравого смысла, что-то нужное отфильтровать. С этим я поспорить, кстати, не могу. Но не понимаю, почему тогда довольно болезненная тема для темнокожих в России и мире, которая сопутствует использованию слова «негр», не является чем-то, где тоже нужны фильтры здравого смысла.

Зачем ставить знак равенства между цветом кожи и «рабской» принадлежностью в данном случае кажется возможным просто потому, что так написано в словаре? Я достаточно давно пишу на английском очень много, порой даже больше, чем на русском. И чем дальше, тем сложней даются мне русскоязычные тексты — не в последнюю очередь из-за того, что русский язык, в том виде, в котором он существует сейчас, по словарям, беден и мало подходит для отражения современной жизни. Конечно, приходится лавировать, давать новые значения старым словам и использовать иностранные заимствования. Но проблема остается: язык не развивается так, как следовало бы. Там, где редакторы опираются на словари, не может быть и речи о том, чтобы язык ожил, сошел со страниц, стал полноценной, живой и, главное, осмысленной частью культуры.

В англоязычных странах, в странах Западной Европы вообще до сих пор не произошло окончательной победы над расизмом, ксенофобией и неравенством. Ох, далек этот светлый день! Тем не менее языки этих стран развиваются в самой прямой зависимости от того, как развиваются взгляды общества. Притом что полномочных запретов в таких вопросах не существует, назвать темнокожего «н**ггер» публично или даже напевая наедине в душе, считается для воспитанного человека неприличным. То же самое с другими национальными стереотипами — с неделикатным обозначением гомосексуалов или с использованием ругательных обозначений женских гениталий. Я могу привести кучу примеров, когда по-русски за последнее время слышала такие вот ругательства. А вот чтобы кто-то говорил «вагина» — язык не повернется, настолько норма сдвинута набекрень.

Правительство может сколь угодно старательно разрабатывать новые законы, призванные очистить «великий и могучий», но пока у россиян не возникнет желания задумываться о том, как они разговаривают, перемен не случится. Конечно, относиться к языку как к данности никто не запрещает. Относиться к языку как к данности — самый легкий способ жизни внутри существующей культуры. Но когда культура насаждает ненависть, и мы это проносим через подернутый плесенью язык, все сложнее надеяться, что когда-нибудь мы перестанем быть страной ненависти. Потому что в любви мы остаемся безъязыкими.